Как россияне, уезжавшие жить за рубеж, награждали страны, которые принимали их, своими художественными, научными и техническими достижениями, так и европейцы находили для себя в России бескрайнее поле применения своих талантов и способностей
Кирилл Привалов
В любой части света в наши дни можно встретить русских. Столетиями население Европы, а затем и Америки перемешивалось из-за самых разных обстоятельств: войн, революций, моровых поветрий, климатических изменений, вызывающих голод и нищету… Такое хаотичное рассеяние, несмотря на трудности выживания чужаков в незнакомой среде, знакомило и взаимно обогащало народы. Как россияне, уезжавшие жить за рубеж, награждали страны, которые принимали их, своими художественными, научными и техническими достижениями (достаточно вспомнить Набокова и Сикорского, Бердяева и Зворыкина, Мечникова и Рахманинова, список можно продолжать и продолжать), так и европейцы находили для себя в России бескрайнее поле применения своих талантов и способностей.
Впрочем – не все. Тон тут задавали путешественники, прежде всего французские. Понимали ли они Россию? Достаточно вспомнить мемуары маркиза де Кюстина, побывавшего в России в XIX веке. Этот порочный циник написал книгу «Россия в 1839 году», которая до сих пор по праву сохраняет титул «библии русофобов». Именно в ней Россия навязчиво представляется дикой, диктаторской страной, где жители едва ли не ходят в медвежьих шкурах. Отсюда пошла и ставшая афоризмом фраза: «Поскреби русского – найдешь татарина», ничтоже сумняшеся, порой приписываемая всем подряд – от Пушкина и Достоевского до де Местра и Наполеона.
Любопытная деталь. Сколько раз я не просил моих французских друзей прокомментировать эту книгу, все они видели в ней лишь уничижительную, едва ли не оскорбительную оценку для русских. Мне же, несмотря на абсолютную неприязнь к лживому повествованию маркиза с его «развесистой клюквой», в сравнении русского с татарином никогда не виделось ничего предосудительного. Напротив, в высказывании парижского мастера сомнительных исторических анекдотов заключалась сермяжная правда. В крови каждого из россиян смешалось столько всего, что в такой многонациональной стране, как Россия, непросто определить, к какому народу ты стопроцентно принадлежишь. Да и зачем нам делать это сейчас, по большому счету?
В советских школах детей учили на уроках географии и обществоведения, что в стране проживает более ста пятидесяти разных народов и национальностей. Наверное, это являлось правдой, если верить периодически проводимым тогда государственным переписям населения. Помнится, на занятиях по географии у нашей преподавательницы самым «завальным» вопросом было: «Назовите народы Дагестана!» И я, всегда имевший по географии пятерку, упорно заучивал, как когда-то мой дед «Отче наш»: аварцы, лакцы, даргинцы, кумыки, ногайцы, лезгины… И сейчас разбуди меня в полночь, я тут же оглашу этот долгий список, включая весьма малочисленных на Кавказе горных цахуров и удинов.
Видимо, столь своеобразная «географическая прививка» в ученические годы сыграла в моей профессиональной жизни некую роль. Я полюбил редакционные командировки в дальние края и немало писал о жизни самых разных народов – как в России, так и за ее пределами. И вот что парадоксально: оказалось, что национальная экзотика живет у нас не так далеко. Более того: у нее иногда совсем не экзотический, а вполне европейский характер. Да-да! Ибо речь дальше пойдет не об обитателях Алтая, Камчатки или Крайнего Севера, а об этнически стопроцентных европейцах – о немцах и французах. С тем отличием, что это сегодня исключительно русские люди.
Wаs ist здесь?..
«Архитекторы Шехтель, Тон и Клейн, скульптор Клодт и оба великих Рериха, театральные династии Гедике, Гельцер, Нейгауз… Плюс многие замечательные русские полководцы и политики, музыканты и изобретатели, врачи и ученые…» – Генрих Мартенс готов продолжать этот немецкий список русской славы без конца. Да это и понятно. Ведь он председатель Комиссии по вопросам сохранения и развития культурного и языкового многообразия народов России Совета при Президенте РФ по межнациональным отношениям, президент Федеральной национально-культурной автономии российских немцев (ФНКА РН).
«В Совет я вошел как представитель немецкой автономии, – продолжает Генрих Мартенс. – Если говорить об этнических немцах, то нас в Российской Федерации сегодня 430 тысяч. Это только официально, по переписи населения. На самом же деле с немецкими корнями россиян с учетом их дедушек-бабушек гораздо больше. В геометрической прогрессии!.. В принципе, если, образно говоря, “поскрести” любого русского, то он либо немец, либо татарин».
Что ж, попробуем «поскрести», чтобы далеко не ходить, скажем, Подмосковье! И тогда обнаружим, что, по статистике, в столичной области проживает около четырех тысяч российских немцев. Казалось бы, немного… Зато активности этих энтузиастов, исследующих прошлое нашей страны, нельзя не позавидовать.
«В Подмосковье никогда не было региона компактного проживания немцев, как, скажем, под Питером, на Волге или в Закавказье, – рассказывает Наталия Демпке, председатель совета Региональной немецкой национально-культурной автономии Московской области. – Однако в нашем регионе есть города, убедительно показывающие, насколько весом вклад российских немцев в экономику страны. Прежде всего, это Коломна».
В 1863 году в этот старинный город пришли два немца – братья Аманд и Густав Струве. Аманду минуло всего двадцать восемь, но за плечами его уже было строительство железнодорожного моста через Москву-реку. Павел фон Дервиз, известный русский концессионер, поручил Струве возведение железнодорожного моста через Оку. В то время фон Дервиз и Карл фон Мекк (его жена Надежда была главным филантропом, или, как бы сейчас сказали, спонсором Петра Чайковского) – оба немцы по происхождению – были крупнейшими финансистами российских железных дорог. И вот Аманд Струве, молодой инженер, основывает на слиянии Москвы-реки и Оки небольшую мастерскую. Подряд был взят в сентябре 1863 года, а уже в феврале 1865-го по мосту прошел первый поезд. Под руководством инженеров из русских немцев удалось всего за полтора года реализовать огромный проект: от первой гайки до конечной продукции! Такого в московском регионе еще не видывали.
Дело в том, что Струве, стремящийся быть независимым от конъюнктуры европейской индустрии, поставил перед подмосковными мастеровыми задачу освоить всю производственную линейку, начиная от самой мелкой детали. Мост через Оку в местечке Боброво стал первым в России, построенным исключительно из собственных, отечественных металлических изделий. И это было только началом…
За считанные годы Аманд Струве превратил скромную мастерскую в крупнейшего в стране изготовителя железнодорожной продукции. В 1867 году, спустя неполных четыре года после начала производства, завод братьев Струве стал вторым в Европейской части России по капитализации и числу работающих после легендарного питерского Путиловского завода. К 1894 году на всех железных дорогах России работало около трех с половиной тысяч паровозов русского производства, из которых 42,5 процента имели марку Коломенского завода. Он строил мосты и выпускал не только паровозы, но и вагоны, трамваи, пароходы, ледоколы, локомобили, сельскохозяйственные машины, теплоходы, оснащенные дизелями собственного производства. Выпуск дизельных двигателей внутреннего сгорания впервые после завода Нобеля был организован именно на Коломенском машиностроительном заводе.
«Мой прадед приехал в Россию, когда ему, сироте, было всего десять лет, – вспоминает историю своего рода Наталия Демпке. – А в 1868 году прадед поступил на Коломенский машиностроительный завод. Почему я так точно знаю даты? Да потому, что по приказу Струве заводились манускрипты, которые до сих пор сохранились. В них записано, кто и откуда на завод пришел, кем работал на заводе и где проживал. Про моего предка указано, что он “прусский подданный”, ведь Германии как государства тогда еще не существовало. В 1895 году прадеду подарили в честь 25-летия работы на заводе (он был кузнецом-мастером) посеребренные самовар и поднос с надписью: “Густаву Демпке – от мастеровых кузнечного цеха”. Мы до сих пор эти артефакты сохранили. Как удалось? И не расскажешь всего… В голодную годину фамильное серебро меняли на хлеб и крупу, а вот подарки, некогда врученные прадеду, сберегли. Он проработал у Струве сорок лет и ровно в шестьдесят вышел на пенсию. И зарабатывал хорошо – до 190 рублей в месяц, немалые деньги по тем временам! – а потом и пенсию получал достойную».
Немцы-капиталисты Струве и понятия не имели о хваленой «ответственности бизнеса», о которой так много толкуют сегодня, зато поднимали всю «социалку» в Коломне. Уже через семь лет после основания завода при нем возникли, как по волшебству, школа, больница, позже – потребительская кооперация, театр народных развлечений… Рабочие могли у себя на предприятии покупать товары по низким ценам, причем не всегда за деньги. Если денег не хватало, то продукты отпускались за счет паевых накоплений члена кооперации. Эти накопления состояли из первоначального паевого взноса, количества купленного товара и общей прибыли потребкооперации.
Школа была бесплатной. Более того: работающих на заводе мальчиков обязывали учиться, и если ученик без уважительной причины пропускал школу, то на него налагался штраф 15 копеек за каждую неявку. И такая система действовала. Когда Струве только организовали школу, большинство ее учащихся составляли русские дети. Для отпрысков немцев сформировали лютеранский класс. В нем преподавание велось на немецком языке. Но, если посмотреть школьные книги регистрации той поры – они до сих пор сохранились! – можно увидеть, что вместе с выходцами из различных германских земель в «спецклассе» занимались и русские. Так практичнее: вся техническая литература в России в ту пору существовала на немецком. Я знаю об этом наверняка от моего деда, выпускника реального училища, кстати, женившегося в городе Скопине нынешней Рязанской области на полурусской-полунемке.
«Российские немцы ничуть не были мигрантами в современном смысле слова, они не отсылали деньги, заработанные в России, в Германию, – продолжает Наталия Демпке. – Нет, они приезжали сюда, чтобы стать россиянами, и вкладывали свои заработки и сбережения в России. “Времен связующая нить. На службе Отечеству” – так называется изданная нами книга, повествующая о самых выдающихся из российских немцев… Спросите, что стало с потомками Струве? Их немало. У Густава, который женился на баронессе фон Остен-Дризен из славного рода русских немцев фон Дризенов (генерал Федор фон Дризен был одним из героев Бородинского сражения, где потерял ногу), было восемь детей. Николай, например, пошел по музыкальной линии. Вместе с Сергеем Рахманиновым и Сергеем Кусевицким он создал Российское музыкальное издательство, делами которого управлял. “Мой верный и к тому же единственный друг” – называл Рахманинов Николая Густавовича. А другой сын Густава – Сергей – офицер и вместе с тем светский человек, хорошо играл на гитаре, пел цыганские романсы, прекрасно танцевал. Сергей был флигель-адъютантом императора Николая II, погиб в феврале 1915 года, сражаясь за Россию.
У меня же – как у коренной коломчанки – особый интерес вызывает немецкая история Коломны, моего родного города, и Подмосковья вообще. В 1871 году фабрика братьев Струве акционировалась, ее третьим владельцем стал Антон Лессинг, бывший баварский подданный, у которого в Нижегородской губернии – в Выксе – уже был один завод. Когда в конце XIX века грянул экономический кризис, Лессинг продал свое имение, чтобы поддержать свои предприятия, сохранить рабочих».
Кирхи в Подмосковье не было – даже в Коломне, где жило больше всего немцев. Но Аманд Струве ежегодно платил 1000 рублей в московский Евангелическо-лютеранский кафедральный собор святых Петра и Павла, и оттуда на завод регулярно приезжал пастор. Осуществлялся религиозный надзор и за другими немецкими поселениями в Подмосковье. Характерная деталь: своей лютеранской церкви немцы в Коломне не построили, а на православную деньги неизменно давали. Как сказано в одной умной книге: «Мы не в состоянии понять будущего, не прикасаясь к руинам прошлого».
Если верить летописям, первые немецкие колонисты приплыли в Россию через кронштадтский порт. Екатерина II самолично приехала на пристань, чтобы встречать соотечественников. Она гарцевала на коне перед вымотанными дальней дорогой переселенцами и кричала по-немецки: «Дети мои! Новообретенные сыны и дочери российские! Радушно принимаем вас под надежное крыло наше и обещаем защиту и родительское покровительство! Взамен ожидаем послушания и рвения, беспримерного усердия, бестрепетного служения новому отечеству! А кто не согласен – пусть нынче же убирается обратно! Гнилые сердцем и слабые руками в Российском государстве – без надобности!..»
«Жить и работать могу только в России…»
Всеволод Егоров-Федосов был гражданином русским, но в глубине души продолжал считать себя французом (к сожалению, этого удивительного человека не стало в дни пандемии ковида). Он возглавлял Ассоциацию потомков французских семей в Москве.
«Моими предками были французы из двух известных родов – Армандов и де Монси, ставшие в России Демонси, – рассказывал мне заслуженный изобретатель России, инженер-проектировщик Всеволод Егоров-Федосов. – По моим изысканиям, они приехали жить и работать в Россию в 1791 году. Во Франции гудела на все лады революция, трудилась без жалости гильотина, а царская Россия казалась островком стабильности в Европе. Французы в России, где верхушка общества легко изъяснялась по-французски, в короткий срок сумели реализовать свои таланты. Одни создали мануфактуры и мастерские, другие открыли модные магазины, третьи руководили театрами и издательствами, преподавали…»
Но начались наполеоновские войны, и ситуация в корне изменилась. Всеволод Маркович делал драматическую паузу – и начинался сюжет в стиле фильма-бурлеска, где не хватает только Депардье или Бельмондо.
Накануне вхождения Великой армии Бонапарта в Москву Арманд и Демонси оказались в числе сорока чужеземцев – большинство из них уже было российскими гражданами, – которых по приказу графа Федора Ростопчина, генерал-губернатора Москвы, арестовали и выслали. (Антифранцузская «чистка» была проведена и в Санкт-Петербурге).
От них избавлялись как от вражьих агентов и вольнодумцев-якобинцев, опасных для российского общества. Ростопчин, демагог и националист, стремившийся любой ценой выслужиться перед императором Александром I, намечал выслать из Белокаменной еще больше французов, но не успел – ведь сдача Москвы неприятелю была стремительной.
Тех, кого арестовали, под улюлюканье толпы погрузили на барку и послали вниз по Москве-реке. Любопытно, что взяли только глав семейств, по одному – в качестве заложников, а их родня осталась в сожженной Москве. Плыли примерно два месяца. Сначала по Москве-реке, а потом по Оке до Нижнего Новгорода.
Все это описано в дневнике одного из участников высылки – режиссера французского театра в Москве Арманда Домерга. Личность в Москве известная – его имя в проскрипционных списках стояло «первым в первой категории». Впрочем, Домерг жил в доме шведского консула. И это, по его мнению, должно было бы обеспечить ему безопасность: «Если я явился в Россию под покровительством власти, то нельзя нарушить международного права без явной несправедливости, но я слишком хорошо знал подозрительную русскую полицию, чтобы иметь на это надежду: каждый день мы видели, как проезжали французы, ссылаемые из Петербурга в Сибирь». В конце концов, арестованный в числе других, Домерг был отправлен 22 августа по Москве-реке в ссылку.
На барке арестованным было прочитано обращение, содержание которого Домерг передает с добавлением: «Ручаюсь за его подлинность». Вот эта декларация: «Французы! Россия дала вам убежище, а вы не перестаете замышлять против нее. Дабы избежать кровопролития, не запятнать страницы нашей истории, не подражать сатанинским бешенствам ваших революционеров, правительство вынуждено вас удалить отсюда. Вы будете жить на берегу Волги, посреди народа мирного и верного своей присяге, который слишком презирает вас, чтобы делать вам вред. Вы на некоторое время оставите Европу и отправитесь в Азию. Перестаньте быть негодяями и сделайтесь хорошими людьми, превратитесь в добрых русских граждан из французских, какими вы до сих пор были; будьте спокойны и покорны или бойтесь еще большего наказания. Войдите в барку, успокойтесь и не превратите ее в барку Харона. Прощайте, добрый путь!..»
«Это грозное объявление привело нас в ужас», – признавался Домерг. Одно упоминание Харона – перевозчика в Страну теней древнегреческой мифологии – чего стоит! Барка медленно, скребя днищем по песку и камням, плыла «по извилинам обмелевшей Москвы-реки» (на третий день корабль отошел только на сорок верст). Доставили ссыльных в Нижний уже зимой. После двух недель, проведенных под арестом в городе, вновь погрузка. На санях французов отправили вниз по Волге, в район Макарьевского монастыря, где традиционно проходила самая крупная в России Макарьевская ярмарка. Там ссыльных поселили в здании не то больницы, не то монастырской лечебницы. За высоким частоколом, под охраной пятерых списанных солдат-ветеранов, как тогда говорили – «инвалидов».
Заточение растянулось на целых два года. Французов выпускали на волю только раз или два в неделю, чтобы они могли купить себе продуктов. За свой счет, заметьте! Деньги какие-то из казны хоть и были отпущены на содержание заложников, но до французов они никак не доходили. Им присылали средства на пропитание родные, оставшиеся в Москве… Постепенно русские французы стали входить в доверие к нижегородским властям. Местные дворяне начали принимать невольных путешественников у себя. Враждебность, которую интернированные поначалу ощущали по отношению к ним со стороны населения, спала, сошла на нет.
Получилось так, что власти о ссыльных французах со временем забыли. Не до них, заложников страха, уже было. Русские войска ушли далеко в Европу и сражались с Наполеоном на полях Германии и Франции.
«Только в конце 1814 года мои предки Арманд и Демонси вернулись в Москву, к своим родным, – завершал рассказ Всеволод Егоров-Федосов. – И остались в России, подвергшей их такому нелегкому испытанию, навсегда. Только от этих двух ссыльных берут начало более ста пятидесяти их потомков – русских французов, проживающих сегодня в Москве».
Однако точного числа потомков французов в России не знает никто. Только после наполеоновского нашествия в стране – по самым скромным оценкам – осталось более 50 тысяч уроженцев Франции (не говорю о пленных немцах, поляках, австрийцах, всего пленных европейцев оказалось около 200 тысяч, сумасшедшая цифра! Говорю только о французах). От тех, подобранных сердобольными поселянами раненых и обмороженных наполеоновских солдат и офицеров, пошли нынешние Сентебовы и Деноткины, Капраловы и Матисовы, Французовы и Медлевы, Ридикульцевы и Офицеровы… «Родословные этюды в семейной роще» – назвал свою книгу Арманд-Демонси, он же – Всеволод Егоров-Федосов.
«Семейная роща» – огромная схема, где показаны связи между французскими семьями в России. Это генеалогическое древо венчает тридцать планшетов с родословными схемами и сохранившимися документами, составившими выставку «Москва-Париж. Из истории французско-русских семей в Москве за 250 лет».
«Раз пятнадцать мы уже представляли нашу экспозицию, – продолжал Всеволод Маркович. – Прежде всего в Подмосковье: в Электростали, Воскресенске, Фряново… В последний раз выставлялись в подмосковном Пушкино, можно сказать – в семейной вотчине Армандов».
И тут начинается еще одна история, достойная экранизации… После того как в середине XIX века из Москвы пустили Северную (ныне Ярославскую) железную дорогу, Пушкино стало заметным региональным центром. Поселок начал быстро расти. Дом в подмосковном Пушкино приобрели и Арманды, которые купили там в 1853 году шерстоткацкую фабрику у француза по фамилии Фавар, уехавшего во Францию.
Первым в роду пушкинским фабрикантом стал Евгений Арманд, который так и назвал мануфактуру: «Е. Арманд с Сыновьями». Дела у него пошли так хорошо (было и мощное красильное отделение), что шесть лет спустя Арманд построил вторую ткацкую фабрику в полукилометре от первой, на берегу Серебрянского пруда. В советское время ее, вошедшую в число крупнейших промышленных предприятий Московской области, назвали «Серп и молот». Сегодня, правда, от серпа и молота уже и следа не осталось, а фабрика стоит.
Дом Армандов в их пушкинском имении был довольно простым – никаких залов с колоннами. Просто новые флигели прирастали к уже построенным. «Гнездо» огромное: Евгений Евгеньевич и Варвара Карловна имели двенадцать своих детей и еще приемных пригревали. Дети эти распевали частушку, которую сами же про себя придумали: «Если встретишь нос гигантский – это значит внук армандский!» Отпрыски Армандов играли в начинавший входить тогда в моду футбол вместе с детьми рабочих. Как рассказывали старожилы, рабочие, подбадривая армандовскую команду, вместо «Арманд! Арманд!» кричали: «Карман! Карман!»
Впрочем, Арманды не были скаредами. Они открыли в Пушкино Общественное собрание (считай, клуб или дворец культуры с театром) для служащих мануфактуры, которых было до двух с половиной тысяч. Построили школу, больницу, богадельню для рабочих, ушедших на покой. Прямо под их окнами похоронен основатель легендарного богатства Армандов – Евгений Иванович (Эжен Луи). Могила находится на задах той самой Никольской церкви, на которую семья русских французов так щедро жертвовала.
Из мушкетеров «а-ля рюс» не только Арманды имели владения в Подмосковье. На окраине Пушкино, в Никольском-Кудрино (ныне микрорайон Кудринка), на противоположной от фабрики Армандов стороне реки Учи, стоит на возвышенном берегу суконнопрядильная фабрика «Товарищества суконной мануфактуры Дюпюи и К». Сукно, которое в конце XIX века здесь вырабатывалось, так и называлось – «дюпюи». Оно считалось по качеству одним из лучших в России.
Кстати, потомки этого Густава Дюпюи на протяжении XX века переплетаются в родстве и с Армандами, и с Готье. С теми самыми, к роду которых принадлежат академик Юрий Готье, замечательный советский историк и археолог, и его внук академик Сергей Готье, выдающийся российский хирург-трансплантолог…
А по Савеловской дороге есть местечко Катуар, в лесах недалеко от которого мой дед любил собирать грибы. Названо оно так в память о французской семье, представители которой приехали в Россию в начале позапрошлого столетия. В 1821 году сын эмигранта-аристократа Жан-Батист Катуар де Бионкур стал российским подданным и купцом 1-й гильдии Иваном Катуаром. Его потомки возвратили себе дворянство и стали крупными русскими землевладельцами, как Александр Катуар де Бионкур, внук А.А. Демонси. Торговый дом Катуаров владел немалым имуществом в Москве и в других городах. А на рубеже XIX и XX веков Катуары стали хозяевами кирпичных и керамических заводов, расположенных на месте нынешнего поселка Некрасовский Дмитровского района. Железнодорожная же станция была названа в благодарность Катуарам за их участие в создании Савеловской ветки.
«В 1791 году в Милютинском переулке открывается первый в Москве католический храм во имя французского короля Людовика Святого, тут же создают и французский лицей, ныне носящий имя Александра Дюма-отца, – рассказывал Всеволод Маркович. – Игра судьбы: я учился в стенах этой школы, не догадываясь, где я нахожусь, и даже не подозревая, что мои предки были французами. Это скрывалось в нашей семье от детей, в сталинскую пору принадлежать к «грязным космополитам» было слишком опасно. Не менее рискованно, как я осознал гораздо позднее, было считаться и родственником Инессы Арманд, к которой Сталин относился весьма неоднозначно. Не знаю, хорошо это или плохо, но “товарищ Инесса” – так звал свою любимую Ленин – пронесла нашу фамилию через всю советскую историю».
Парадокс ситуации: большевистская пассионария вовсе не была Арманд по рождению. Дочь французского оперного тенора Теодора Стефана и англо-французской опереточной актрисы Натали Вильд, Инесса, оставшаяся сиротой в пятилетнем возрасте, приехала в Россию вместе с тетушкой-гувернанткой. Та нашла племяннице место учительницы в семействе богатых текстильных промышленников Армандов. Остальное – дело исключительно «женской техники».
В Николаевской церкви Пушкино сохранилась запись: «3 октября 1893 года совершено бракосочетание потомственного почетного гражданина, Московской первой гильдии купеческого сына Александра Евгеньева Арманда, православного вероисповедания, первым браком – с французской гражданкой, девицей Инессой-Елизаветой Федоровной Стефан, англиканского вероисповедания».
Инессе было девятнадцать, Александру – двадцать три. Молодожены уехали сразу после свадьбы в Ельдигино, одно из подмосковных имений Армандов. Там до сих пор сохранился дворцовый ансамбль, но молодые поселились не в нем, а в рубленом двухэтажном доме, в котором позже располагался музей Инессы Арманд. В честь нее названа улица, и даже есть целый микрорайон «Арманд». Многоэтажные застройки, перемежаемые еще уцелевшими дачами… Название – рудимент большевистской эпохи, конечно. Но за одно «товарища Инессу» почтить надо бы было наверняка – за деторождаемость. Не прожив с Александром Армандом и десяти лет, темпераментная француженка подарила ему четырех детей. После чего ушла к его младшему восемнадцатилетнему брату Владимиру, от которого тоже родила ребенка… Семейный рок какой-то! Рене, младшая сестра Инессы, вышла замуж тоже за одного из братьев Армандов – за Николая. Это еще одна пушкинская «истуар д`амур» – любовная история.
Кстати, в нескольких верстах от Пушкино было имение и Анри Брокара, ставшего в России Генрихом Афанасьевичем Брокаром. В середине XIX века он приехал в Россию, где 15 мая 1864 года – эту дату можно считать началом современной российской парфюмерии – открыл производство ароматических изделий. Гений, революционер духов! Советская фабрика «Новая заря» возникла на месте национализированного в 1917 году производства Брокара. Сам Душистый Анри – так прозвали Брокара в России – до этого страшного дня не дожил, он умер в 1990 году. Незадолго до его смерти жена Шарлотта спросила парфюмера, не хочет ли он, добившись мирового признания и став миллионером, возвратиться в Париж. «Я вернусь во Францию умирать, но жить и работать могу только в России», – ответил Брокар.
Он и догадываться не мог, что его культовые духи, над которыми он трудился столько лет, чтобы преподнести их царице под названием «Любимый букет императрицы» (наследникам Брокара удалось создать этот шедевр как раз к 300-летию Дома Романовых), станут флагманом легкой промышленности СССР под маркой «Красная Москва».
