Продолжение. Начало в №161/05–06
Тео Гуриели
Политика премьер-министра Бенджамина Дизраэли вызывала крайнее раздражение финансовых кругов Великобритании, и особенно кредиторов Турции. Рвущийся к власти Уильям Гладстон воспользовался этим: он дал противникам премьер-министра прекрасный материал для пропаганды: зверства турок в Болгарии стали одной из важнейших тем кампании, направленной против Дизраэли.
Ситуация, в которой оказалось правительство Дизраэли, была для России как нельзя более кстати. Ей нужно было спасать Сербию. С регулярной сербской армией туркам удалось справиться быстрее, чем с повстанцами в Боснии и Герцеговине. Погибло много русских добровольцев; стало известно, что турки добивали раненых. В августе 1876 года князь Сербии Милан Обренович обратился к представителям держав в Белграде с просьбой о посредничестве для прекращения войны, на что последовало их согласие. Британский посол в Константинополе передал Турции предложение держав предоставить Сербии перемирие сроком на один месяц и немедленно начать переговоры о мире. Турки сообщили, что согласны, но при этом выдвинули поистине драконовские условия будущего мирного договора.
Европейские державы, объединенные идеей прекращения войны и получившие прозвище «Европейского концерта», отклонили турецкие требования. Сделано это было явно под влиянием России, чему Дизраэли не мешал. 4 сентября 1876 года в письме к министру иностранных дел лорду Дерби он развил свой собственный план положить конец Сербо-турецкой войне: после заключения мира с Турцией статус-кво Сербии и Черногории сохраняется, а Босния, Герцеговина и Болгария получают административную автономию. Дизраэли допускал оккупацию первых двух провинций Австро-Венгрией, а Болгарии – Россией. Наиболее интересной была заключительная часть его плана. «Константинополь с соответствующим округом должен стать нейтральным и превращен в свободный порт… под защитой Англии».
Вскоре Дерби официально выдвинул английскую программу мира: она полностью совпадала с текстом письма Биконсфилда (так теперь стал именоваться Дизраэли, получивший звание лорда). Но что важно: в программе Дерби был (видимо, из скромности!) опущен пункт о протекторате Англии над Константинополем.
Русская сторона разгадала истинные замыслы Биконсфилда. Горчаков выдвинул свой контрпроект. Канцлер принимал автономию для Боснии, Герцеговины и Болгарии; при этом он предусматривал их оккупацию соответственно Австрией и Россией, как это намечалось и в письме английского премьера. Все это было приемлемым для Англии. Но раздражение англичан вызвал последний пункт горчаковского проекта: канцлер предлагал ввести в Мраморное море объединенную эскадру судов всех великих держав. Понятно, что в этом случае никакой британский протекторат над Константинополем был бы невозможен. Британский кабинет отверг этот пункт русского предложения.
Отклонив проект Горчакова, британское правительство тут же начало через прессу стращать британцев перспективой русского вторжения в Болгарию. Говорилось даже, что приход русских войск в Болгарию и будет началом настоящих «болгарских зверств». Этим путем Дизраэли удалось добиться поворота британского общественного мнения: призрак русского завоевателя на подступах к проливам вызвал газетные вопли, заглушившие прежние стенания держателей турецких бумаг по поводу турецких зверств.
Австро-Венгрия ничего не имела против предложения Горчакова ввести в проливы объединенную эскадру. Но зато она боялась появления русских войск в Болгарии, в самом сердце Балкан. Таким образом, взаимные страхи затормозили прекращение Сербо-турецкой войны.
А между тем успехи турок заставляли Россию стремиться к скорейшему окончанию войны, чтобы спасти Сербию. Горчаков попытался применить новый метод, чтобы добиться соглашения с Австро-Венгрией: он обратился в Берлин.
В этом был смысл. Герцеговинское восстание и дальнейшие события на Балканах были на руку Бисмарку. Они должны были перессорить Россию с Британией и Австро-Венгрией. Бисмарк рассчитывал лишить Францию тех союзников, которые появились у нее в середине 1870-х годов и таким образом закрепить ее дипломатическую изоляцию. Вот почему канцлер всячески разжигал пламя противостояния между южными славянами и Турцией. Но эти события представляли для Бисмарка и некоторую опасность. Она заключалась в возможности начала австро-русской войны. Бисмарк очень хотел русско-турецкой, а еще больше – англо-русской войны, но он боялся полного разрыва между обоими своими партнерами по союзу трех императоров; это заставило бы его делать между ними выбор. Принять сторону России или просто соблюдать нейтралитет Бисмарк считал невозможным; в этом случае Австро-Венгрия как слабейшая сторона либо была бы разбита, либо пошла бы на полную капитуляцию перед Россией. В обоих случаях это означало бы усиление России, которое Бисмарк находил недопустимым. С другой стороны, Бисмарку не хотелось стать и на сторону Австро-Венгрии против России. Он был твердо уверен, что русско-германская война неизбежно осложнится вмешательством Франции, и тогда Германии придется вести тяжелую войну на два фронта.
Именно поэтому Бисмарк упорно работал над достижением соглашения о разделе Балкан на сферы влияния между Россией и Австро-Венгрией. При этом Австрия могла бы округлить свои владения, захватив Боснию, Россия же вернула бы себе Бессарабию, а заодно ослабила бы свои силы войной с Турцией. Бисмарк думал, что и Англия согласилась бы на такое решение при условии, что сама получит Египет. Подтолкнув Англию на захват Египта, Бисмарк надеялся поссорить ее с Францией; тем самым предупреждалась возможность повторения английского вмешательства во франко-германские отношения. Так за кулисами Бисмарк осторожно вел свою сложную политическую игру.
Продолжая ее, он послал в Россию фельдмаршала Мантейфеля в качестве специального представителя кайзера; ему было поручено приветствовать Александра II во время его приезда на маневры в Варшаву. Мантейфель передал императору письмо кайзера Вильгельма. Тот писал, что память о действиях царя в 1864–1871 годах будет руководить его политикой по отношению к России «что бы ни случилось». В ответном письме Александр II предупреждал, что, «несмотря на все желание поддержать в восточном вопросе согласие держав, на котором основывается мир, он может оказаться вынужденным занять особую и сепаратную позицию». В случае такого развития событий он хотел бы знать, может ли он быть уверенным в помощи Германии.
На этот многозначительный вопрос Бисмарк, вопреки всем дипломатическим обычаям, не ответил ничего. В середине сентября через русского посла в Берлине сделано было напоминание о письме императора. Бисмарк снова уклонился от ответа. В конце концов Александру II надоело ждать. Минуя дипломатический путь, он обратился к военному уполномоченному германского императора в Петербурге генералу Вердеру с требованием ускорить официальный ответ на вопрос, будет ли Германия в случае австро-русской войны занимать такую же позицию, какую сохраняла Россия в 1870 году, во время войны Германии с Францией.
Дальше отмалчиваться было уже невозможно. 23 октября 1876 года германский посол Ханс Лотар фон Швейниц передал русскому правительству ответ канцлера. В нем, в частности, говорилось: «Если счастье изменит русскому оружию перед лицом коалиции всей остальной Европы и мощь России будет серьезно и длительно поколеблена, то это не может отвечать нашим интересам. Но столь же глубоко будут задеты интересы Германии, если возникнет угроза роли австрийской монархии и для ее положения в качестве европейской державы или для ее независимости: это приведет к исчезновению одного из факторов, на которых основывается европейское равновесие».
Этот ответ практически означал, что Бисмарк не позволит России разгромить Австро-Венгрию. Только в одном случае Бисмарк готов был пожертвовать Австро-Венгрией. В инструктивном разговоре со Швейницем, перед его отъездом в Петербург, канцлер заявил, что согласен активно поддержать Россию в том случае, если она гарантирует Германии обладание Эльзас-Лотарингией.
Фотография К.И.Бергамаско. 1860-е годы
Уверенности, что такая комбинация удастся, у Бисмарка не было, но все же он осторожно прощупывал почву – слишком уж соблазнительна была такая перспектива. Но Горчаков отклонил это условие.
В итоге в Европе сложилась та расстановка сил, которая неминуемо должна была образоваться в результате франко-прусской войны: Россия и Франция – с одной стороны, Германия и Австро-Венгрия – с другой. В 1876 году они еще не были связаны формальными договорами, но уже обозначились на международной арене. Русское правительство убедилось, что воевать с Австрией – значит рисковать войной с Германией. Следовательно, воевать с Турцией можно не иначе, как только заручившись австрийским нейтралитетом.
Австро-русское соглашение представлялось желательным и для Австро-Венгрии. Дело в том, что правительство этой страны через специального уполномоченного барона Мюнха задало Бисмарку почти тот же самый вопрос, какой поставил перед ним ранее Александр II. Мюнх заявил Бисмарку, что, по мнению его правительства, оккупация Болгарии русскими войсками будет представлять огромную опасность. Канцлер отвечал, что никакой особой опасности он в этом не видит и посоветовал в таком случае Австрии оккупировать Боснию. Если же Австрия захочет противодействовать России, она может договориться с Британией. Другими словами, Бисмарк дал понять, что на Германию Австро-Венгрии рассчитывать нечего. Хотя он и не желал допустить разгрома Австро-Венгрии Россией, он отнюдь не склонен был и воевать против России за балканские интересы Австро-Венгрии. С другой стороны, стараясь предотвратить австро-русскую войну, канцлер вовсе не собирался мешать России начать войну против Турции. Напротив, Бисмарк считал полезным даже разжечь эту войну. Это запутало бы Россию в ближневосточных осложнениях и еще более испортило бы ее отношения с Англией.
31 августа 1876 года на турецкий престол вступил султан Абдул-Хамид II, будущий «кровавый султан», устроивший резню христианского населения, в основном армян. Это был человек жестокий и трусливый. В то же время он отличался величайшей хитростью: никто лучше него не умел играть на соперничестве великих держав.
Не сумев договориться об условиях мира на Балканах, державы по инициативе России снова потребовали у Турции, чтобы она немедленно заключила перемирие с Сербией. На это выступление «европейского концерта» Турция ответила своеобразным маневром: не только согласилась предоставить Сербии перемирие, но и выразила готовность обеспечить его сразу на срок 5–6 месяцев. Это выглядело крайне миролюбиво, но на самом деле означало длительную оккупацию сербской территории и затяжку переговоров о мире в расчете на то, что обстановка может измениться в пользу Турции.
Россия посоветовала Сербии отказаться от столь длительного перемирия. Тогда турки, поощряемые Англией, возобновили наступление. Сербы потерпели новые поражения; положение Сербии стало критическим. Ввиду этого 31 октября русское правительство вручило Турции ультиматум с требованием немедленно заключить перемирие сроком на 4 или 6 недель. Для ответа давался 48-часовой срок. При этом указывалось, что в случае отклонения русских требований последует разрыв дипломатических отношений России с Турцией. Одновременно Россия провела частичную мобилизацию – всего до 20 дивизий. Напуганный сообщением об этом султан поспешил принять предъявленные ей требования.
После достигнутого успеха Россия сделала еще одну попытку решить балканский вопрос без войны, предложив созвать международную конференцию. В случае ее срыва русское правительство заранее оставляло за собой свободу действий. При этом Александр II заверил, что Россия не стремится к захвату Константинополя. Против конференции, которая должна была состояться в Константинополе, прочие участники Парижского трактата не возражали. Уполномоченным России был назначен граф Николай Игнатьев. От Англии на конференцию прибыл лорд Солсбери, который занимал в кабинете лорда Биконсфилда пост министра по делам Индии. Солсбери считался представителем умеренной группировки в кабинете, склонной к соглашению с Россией. По прибытии в Константинополь Солсбери сразу же установил контакт с Игнатьевым.
Конференция открылась 11 декабря 1876 года. Игнатьев играл на ней доминирующую роль. Представители держав сошлись на проекте автономии для Боснии, Герцеговины и Болгарии; последняя в угоду австрийцам была разделена на восточную и западную. Россия отказывалась от военной оккупации этих территорий; за введением автономного устройства в каждой провинции должен был наблюдать комиссар, назначенный всеми великими державами.
Но в день, когда конференция готовилась официально объявить свое решение, султан, с благословения английского посла Эллиота, проделал ошеломляющий маневр. Прежде всего он назначил великим визирем Митхата-пашу, сторонника конституционного правления. Вскоре после этого, 23 декабря, состоялось заключительное заседание конференции; на него в первый раз были допущены представители турецкого правительства. Внезапно во время заседания его участники были оглушены артиллерийскими салютами. Изумленные делегаты не успели опомниться, как турецкий представитель, министр иностранных дел Саффет-паша, поднялся со своего кресла. «Великий акт, – торжественно провозгласил он, – который свершился в этот момент, изменил форму правления, существовавшую в течение 600 лет: провозглашена конституция, которой его величество султан осчастливил свою империю».
Труды конференции были объявлены Саффетом совершенно излишними: ведь конституция уже дарует все необходимые реформы. На этом основании Турция отклоняет решения конференции.
Английский посол Эллиот был душой разыгранной комедии; с ним Биконсфилд вел личную переписку через голову лорда Солсбери и своего министра иностранных дел. Русский делегат предложил силой принудить Турцию принять решение держав. Но Солсбери получил из Лондона категорическое предписание отклонить всякое давление на Турцию.
Работа конференции таким образом застопорилась. Ее участникам ничего не оставалось делать, как перейти от требований к просьбам. Турции было предложено принять ее проект хотя бы в урезанном виде. Но явная слабость европейских держав лишь раззадорила турок. Они вторично отвергли предложения конференции.
Чтобы хоть как-то «спасти лицо», державы отозвали своих послов из Константинополя. Но для турок этот шаг, однако, мало что значил: в турецкой столице остались поверенные в делах. Получалось, что конференция была «холостым выстрелом».
Бисмарк, посмеявшись в усы, посоветовал русским начать войну против Турции, рекомендовал при этом не церемониться с Румынией и обещал посодействовать достижению полюбовного соглашения с венским кабинетом.
Осенью 1876 года между Россией и Австро-Венгрией начались переговоры относительно позиции последней в случае русско-турецкой войны.15 января 1877 года в Будапеште была наконец подписана секретная конвенция, которая обеспечивала России нейтралитет Австро-Венгрии в войне против Турции. В обмен Австро-Венгрии предоставлялось право оккупировать своими войсками Боснию и Герцеговину. При этом Австро-Венгрия обязывалась не распространять военные операции на Румынию, Сербию, Болгарию и Черногорию, а Россия – на Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию. Австро-Венгрия давала, впрочем, согласие на участие Сербии и Черногории в войне на стороне России.
Дополнительная конвенция предусматривала ожидаемые результаты предстоящей войны. Территориальные приобретения в Европе ограничивались: для Австро-Венгрии – Боснией и Герцеговиной, исключая Ново-Базарский санджак, т. е. территорию, отделяющую Сербию от Черногории (о ней должно было последовать особое соглашение); для России – возвращением юго-западной Бессарабии. Далее подтверждались условия Рейхштадтского договора о недопущении создания большого славянского государства на Балканах, о независимости Болгарии, Румынии, Албании, о судьбах Фессалии, Эпира, Крита, равно как и Константинополя. Обе конвенции – и основная и дополнительная – были подписаны Андраши и русским послом в Вене Новиковым. Теперь Россия могла воевать, но результаты ее возможной победы были заранее урезаны до минимума.
После срыва Константинопольской конференции Бисмарк задумал новую интригу. Использовав по своему обыкновению прессу в качестве политического инструмента, он в январе 1877 года поднял шум по поводу якобы имеющей место концентрации французской кавалерии вблизи германской границы. Вслед за этим он обратился к Лондону с призывом заключить союз против Франции. Бисмарк уверял, что Франция готовит вторжение и Германия должна принять меры предосторожности. Меры эти могут быть истолкованы Францией как провокация; возможно, последует война. Канцлер предлагал Великобритании заключить оборонительный и наступательный союз. Но, зная Бисмарка, британский кабинет отказался.
Результат поднятого Бисмарком шума оказался прямо противоположным тому, чего он добивался. Опасаясь дальнейшего усиления Германии, кабинет Биконсфилда неожиданно для Бисмарка возымел желание найти компромисс с Россией. В феврале 1877 года между русским послом в Лондоне Шуваловым и лордом Дерби начались переговоры; они закончились составлением протокола, рекомендовавшего Турции все же согласиться на реформы, еще больше урезанные даже по сравнению с предложенными Константинопольской конференцией. Граф Игнатьев был послан в турне по европейским столицам для согласования со всеми великими державами этого нового документа. 31 марта представители шести держав в Лондоне подписали протокол. Однако 12 апреля Турция его тоже отклонила; она заявила, что рассматривает его как вмешательство в ее внутренние дела, к тому же «унижающие достоинство турецкого государства». Всем странам Европы было ясно, что без опеки Лондона она этого себе бы не позволила.
Что касается Бисмарка, то он сообразил, что угроза франко-германской войны может привести к англо-русскому, а значит, и турецко-русскому миру. Чтобы предупредить подобную неприятность, канцлер пообещал России устроить ей заем в 400 миллионов рублей на военные нужды. Одновременно он сделал вид, что занимает примирительную позицию в отношении французов. В результате лорду Биконсфилду уже незачем было заигрывать с Россией.
На этом фоне Бисмарк продолжал делать все мыслимое и немыслимое, лишь бы спровоцировать русско-турецкую войну и углубить конфликт между Россией и Великобританией. Ему помогала в этом и Австро-Венгрия.
И русско-турецкая война стала неизбежной.
