Николай Сенкевич: «Если художник не меняет манеру и темы на протяжении десятилетий, то такой художник не движется, а значит, не обладает творческим потенциалом и лишь производит ненужные тиражные вещи»
Представляем вниманию читателей беседу-размышление художников Марии Сивковой и Николая Сенкевича.
М. С.: В последнее время мне представляется, что было бы более продуктивным рассматривать искусство не с позиции того, что главная задача художника – найти свой стиль и до конца своих дней делать похожие друг на друга произведения, где выражено одно незыблемое пониманием мира, а с той позиции, что творчество – самый продуктивный способ познания мира. С помощью искусства человек преобразует реальность, интеллектуально и духовно развивается. Близка ли вам эта мысль?
Н. С.: Я с этим полностью согласен, но мне важнее не высказывание о конечном продукте искусства (как принято сейчас), а сам процесс творчества. Окружающий мир оказывает влияние на самого художника, формирует его личность. Задача творческого человека – обнаружить свой Путь (следовать своему Дао). В 10 классе, когда я учился в Монголии, у меня был учитель, и он рассказал, почему ему понравилась одна из моих ученических работ, где было изображено дерево, упавшее в речку с быстрым течением (эта работа получилась случайно – из-за моего неумения рисовать волны). Мы сидели на берегу, где речной поток обтекал большой камень. Можно было там сидеть бесконечно долго, слушая однообразный шум воды и наблюдая ее движение с однообразно повторяющимися завихрениями при столкновении с речным валуном.
И тогда я подумал: до чего же скучно на все это смотреть. Тем более на то, что я уже раньше рисовал. Мне тогда понравилось небо с облаком, а все остальное я рисовал просто потому, что это там было. Учитель спросил: «Смотри – камень движется против течения или течение обтекает камень?» С того разговора с моим монгольским учителем началось изменение моего сознания. Я тогда понял, что главное в живописи – размышление. К тому же мне проще было это понять, потому что тогда я пристрастился к чтению книг. В тот момент рядом со мной был друг, на которого слова учителя не произвели никакого впечатления. Я осознал, что живопись имеет другие задачи, это не только создание иллюзии предметов на плоской поверхности картины при помощи разных приемов. Современная живопись уже давно не использует функцию остановившегося мгновения. Это раньше заказывали портрет, чтобы потомки лицезрели своих предков спустя века.
М. С.: Про смерть живописи писали многие. А среди аукционных продаж XXI века произведения живописи маслом на холсте по-прежнему дороже большинства NFT картин и видео-арта. Например, монументальная работа Дженни Савиль «Сдвиг» установила рекорд (как работа, созданная женщиной) на Sotheby’s в 2015 году: ее удалось продать за 7 миллионов евро, а ее автопортрет Propered был продан за 12 миллионов долларов в 2018 году. Но это художники с мировым именем, таких единицы, а людей, живущих на этой планете и занимающихся живописью, много. Остальным ведь тоже надо себя чем-то порадовать, если у них, например, нет шансов поступить в Royal Academy of Art, чтобы их там заприметил Чарльз Саатчи.
Н. С.: Все правильно. Планки высоки. Нынешнее занятие живописью напоминает занятие спортом. Это больше, чем конкуренция. Это настоящая пирамида. Чтобы попасть на ее вершину, необходимо обладать не только спортивными данными. Необходимо не только создать качественное и своеобразное произведение, но и сделать его по современным лекалам. Не только добиться известности в своем регионе, но и заинтересовать собой людей, которые сопроводят тебя на Олимп, где тебя ждет жесткая конкурентная борьба. Меня больше интересуют решения собственных задач. Я не люблю повторы и тираж в любом их виде. Художником всегда овладевают вопросы, на которые нет ответа. А точнее, которые являются вопросами лишь для самого художника, ибо наталкивают его на поиски смыслов. Дело в том, что нужно правильно ставить вопросы, как говорят философы. Если правильно отвечать на неправильные вопросы – значит работать впустую. Я понял, что разработка концепций своего творчества имеет принципиальное значение, а работа по наитию приносит вред.
Николай Сенкевич (1946 г. р.), художник. Уже в юные годы выделялся благодаря своим монгольским работам пастелью, созданным во время учебы в 9–10 классах. Его первая персональная выставка из 200 работ о Монголии состоялась в Москве, в библиотеке им. Фурманова, летом 1962 года, когда Николаю было 15 лет.
Сразу после школы Николай Сенкевич познакомился с поэтом Леонидом Губановым и какое-то время входил в творческое объединение «Смелость, Мысль, Образ, Глубина» (СМОГ). Эту аббревиатуру участники объединения расшифровывали еще и по-другому: «Самое молодое общество гениев». Высшее образование Николай Сенкевич получил в Московском архитектурном институте (МАРХИ).
Николай занимался визуальным творчеством с 15 лет: менялись эпохи, тренды, предпочтения зрителей, и вместе с ними изменялись пристрастия Николая как художника. Натурные постановки 1960-х – начале 1970-х годов сменили композиции с элементами эротики и символическими образами. В конце 1970-х наступил период работы в разных видах монументального искусства. Его первые скульптуры появились в Воркуте и Свердловске. В начале 1980-х годов были созданы первые абстрактные скульптуры, а позже – монументальные, полуабстрактные декоративные керамические панно для заводов и фабрик Москвы с использованием стекловидной смальты.
В 1990-х годах Николай Сенкевич создавал объемные холсты с включением графики, а также используя компиляции прежних своих работ и перерабатывая с помощью новых художественных приемов излюбленные мотивы.
С 2020 года Николай Сенкевич работает с компаньоном Марией Сивковой, молодой художницей, также занимающейся интеллектуальным искусством. Сенкевич пытается соединить западные формы искусства с восточным методом работы. Восточный художник сведущ в поэзии своего народа. Именно благодаря ей он приобретает мудрость – в его произведениях появляется особая глубина мысли и чувства.
Мария Сивкова (1993 г. р.), художник. Живет и работает в Москве. Искусствоведческое образование – аспирантура МГХПА им. С. Г. Строганова. Мария сотрудничает с художником Николаем Сенкевичем с 2016 года и с 2020 года является его компаньоном.
Создает живопись, графику, мозаичные скульптуры, в основе которых лежит творческое переосмысление современного пространства, жизни людей, своего опыта, искусства прошлого. Участие в выставках: «Метаморфозы», Фонд «Четверг», Москва (2022); Спецпроект VI Уральской биеннале современного искусства, Галерея «Синара Арт», Екатеринбург (2021); «Транссибирская магистраль». Галерея «Парк», Москва (2018).
В 2019 году состоялась персональная выставка Марии Сивковой «101-й км» в «Галерее ХХI века» Объединения «Выставочные залы Москвы», а в 2021 году персональная выставка в арт-центре «Модуль» в Брянске.
Произведения Сивковой находятся в частных коллекциях России, в собрании современной живописи и графики Ренэ Герра (Франция), в Музее печати (Москва) и музее «Садовое кольцо» (Москва), в публичной коллекции современной живописи бара Barell в ГЦСИ «Винзавод».
М. С.: Большинство художников утверждают, что их задача – это воздействие на зрителя на визуальном уровне или через игры разума. Вы говорите, что у художника должна быть своя личная творческая задача. Но получается, что эта творческая задача – не его личное дело, а она связана с проблемами, которые художники решали в прошлом и будут решать в будущем?
Н. С.: Нет, художник в первую очередь ставит задачу для себя. Если она неправильная – он зря потратит время. Может быть, получит удовольствие. В лучшем случае кому-то поможет то, что он сделал в искусстве, и тогда этого автора будут вспоминать.
Путь художника – это оставаться чутким к вибрациям, исходящим от мира и людей вокруг, а творчество – это еще и ответ на те задачи, которые ежедневно ставит тебе эпоха. Но сейчас имеет смысл создавать не направление, а систему творческого развития. Именно она поможет сотворить произведение должного уровня.
Начиная с 2010 года меня стали интересовать проблемы синтетических искусств (театр, кино) и их смешения, как это делают ученые при создании новых видов веществ и материалов. Я глубоко убежден, что произведение современного искусства должно быть очень хорошо продумано, спроектировано перед тем, как его явить миру.
М. С.: Во времена Высокого Возрождения программы фресковых циклов писали люди, разбирающиеся в богословии и философии (аристократы или заказчики в лице Папы Римского и кардиналов), а воплощали художники. Заказчики были вовлечены в процесс создания работ. Я считаю, что произведения, которые делали много людей, гораздо сильнее, чем произведения одного автора. Я не видела ни одной картины, которая была бы равна по силе воздействия Кельнскому Собору или египетским храмам.
Вы организовали группу «РецептАрт», с какой целью это было сделано? Какова идея этой группы?
Н. С.: То, что сделано группой, всегда имеет больший потенциал, чем вопли одиночек. Благодаря тому, что я создал группу «РецептАрт», я понял очень многое в современном искусстве и избавился от ряда стереотипов и иллюзий. Название группы связано с понятием «рецепт». Сейчас направлений так много, что их стали называть приемами, и художник в своей работе сочетает эти приемы, как ингредиенты в блюде. Я не успевал делать все вариации одной темы, и эти вариации делали другие люди, которым понравилась моя идея и чьи амбиции были бы удовлетворены путем создания этих картин.
М. С.: Я считаю, что любое искусственное насаждение, наущение потом срабатывает как пружина и возвращает человека на тот же уровень, с которого он начинал и который есть его реальный уровень развития. Чтобы принять любое предложение (умное, выгодное), человек должен к этому прийти, дорасти до этого уровня понимания, а не бездумно верить.
Расскажите, пожалуйста, чем вы занимаетесь сейчас.
Н. С.: С 2019 года по настоящее время я создаю вариации на разные темы в графике форматом А4. Эти рисунки являются визуальным обозначением проекта по созданию множества вариаций картин на одну тему, наподобие музыкальных вариаций. Система творчества здесь базируется на переводе притчи в визуальное понимание, а визуальных образов – обратно в текст, но в измененном виде, и так несколько раз – в итоге получается некий новый символ. Система эта не имеет никакого отношения к иллюстрации и не соотносится никак с классическим делением живописи на жанры.
М. С.: Очень напоминает идею Эрнста Гомбриха, высказанную в книге «Символические образы в искусстве Возрождения», где он пишет, что визуальный образ, созданный на основе эмблемы, всегда несет большее количество смыслов, чем этот знак и эмблема. Но, наверное, вам эта интерпретация не очень близка, как и вообще западное понимание современной живописи….
Н. С.: Законы природы очень просты. Все имеет начало и имеет конец. Западная культура мне менее близка, так как там много индивидуализма и любования собой. Иными словами, в ней фокус на себя, а восточная культура обладает коллективной сущностью. В ней принято недооценивать свои возможности (например, китайские правители в разговоре называли себя слабыми и сирыми). В восточной культуре главное следовать традиции и получать радость от творчества. На западе ученик входит не в свою реальность, а в реальность учителя, а потом тратит годы, чтобы выйти из этого обучения. На западе принято замыкать все на своей личности, а на востоке – отдавать. Недоделанный цикл, не до конца реализованная идея в итоге превратится в ничто. Невежеству нечего отдавать. Наполненному человеку нужно отдать свои накопления, чтобы заполниться снова. В западной культуре все зациклено на себе (даже мысли о Боге идут в контексте того, что он дает нам). Запад всегда искал всеобъемлющую истину. В восточной культуре каждое мгновение имеет свою истину. В западном искусстве основная категория – свобода, а в восточном – единство понимания и размышление.
Традиция должна находиться в развитии и передаваться из поколения в поколение. Традиция становится продуктивной, когда находится в руках понимающих и талантливых людей.
М. С.: Но все же какова область применения искусства? Область применения математики, физики – это понятно. А для чего в жизни нужно искусство?
Н. С.: Искусство – это тренировка ума, но на уровне чувств. Благодаря этому обстоятельству ум остается гибким, пластичным. Фундаментом современного искусства является философия и психология. Большинство художников не волнует поиск истины – для достижения успеха они желают получить готовые шаблоны, которые рассматривают в качестве идеала.
Я определяю творчество как ощущение удовольствия, когда возникает вѝдение. Когда художник работает, он это должен делать легко, достигая лишь ощущения радости. Истину в эти моменты творчества ему не нужно искать, она находится в нем. Художник, если он полностью совпадает с пространством, в котором живет, счастлив. Постимпрессионисты создали образ художника как нищего страдальца-алкоголика, которого не признает общество и который борется за право своего существования и отстаивает своим творчеством какие-то идеалы. И даже этот образ не противоречит моей мысли, ведь такой художник был счастлив тем, что ощущал чувство выполненного долга. Такие люди выполнили задачу своей эпохи, которая состояла в освобождении личности через творчество. Сейчас стоит совсем другая задача.
М. С.: Вы говорите, что работать по наитию – тупик, что произведение связано с развитием самого человека. Быть художником сейчас – не узкая специализация вроде писать картину лессировками. Это, конечно, очень отличается от стереотипов нашей российской артистической богемы: «мне все равно, кто что думает о моем творчестве», «не лезьте ко мне с советами», «искусство – это субъективно». Мне всегда казалось, что занятие искусством похоже на цитату из «Алисы в стране чудес»: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!» Если не меняешься ты сам, то меняется мир вокруг, и постепенно твое искусство становится неуместно, если оно остается без изменений. Еще Гераклит писал, что нет ничего более постоянного, чем перемены.
Я считаю, что заниматься любым делом надо так, чтобы оно приносило результат, который ты ожидаешь. Что для художника сейчас значит работать рентабельно? Это значит выполнять свои задачи?
Н. С.: Понятие «рентабельно» не подходит для определения творческой деятельности. Произведение искусства может занимать много времени, а может и полдня. Все зависит от того, соответствует ли задача способностям этого человека. Чтобы творчески работать, художник должен знать историю искусств, философию и психологию. Если художник не меняет манеру и темы на протяжении десятилетий, то такой художник не движется, а значит, не обладает творческим потенциалом, а лишь производит ненужные тиражные вещи (хотя их можно продать). При этом сам становится малозначимым как творческая единица.
Концепция «искусство для искусства» не соответствует современной реальности. Современная культура может видоизменять жизнь общества. В недавнем прошлом у культуры не было такой возможности. Сейчас творчество стало размышлением над проблемами цивилизации и созданием проектов их решения. Многие деятели культуры постепенно превращаются в маргиналов, поскольку они не нужны ни Западу, ни отечественным зрителям. Уезжать же некуда и приходится выживать в сложнейших обстоятельствах. Отечественная культура сейчас стала более политизированной. Современный художник – человек мыслящий, который сопротивляется и не участвует в тотальном оглуплении населения.
М. С.: Занимаясь несколько лет анализом того, что и почему делают современные российские художники, я с уверенностью могу диагностировать кризис мотивации и целеполагания творческой активности. Какие вы видите пути выхода из этого состояния?
Н. С.: Важен диалог с интеллектуалами, мыслящими людьми, притом не важно, какого они возраста, какое у них образование. Каждый человек имеет ценность как носитель определенного миропонимания. Я часто делал свои картины на основе диалога. В разные эпохи перед художником стояли разнообразные задачи. Например, в эпоху Ренессанса нужно было качественно и анатомически точно изображать человека, сделав его богоравным, теперь эти качества не нужны, сейчас больше требуется хорошая концепция и умение продавать свои произведения – это тоже творческая работа.
М. С.: Николай Николаевич, вы традиционный художник. Ваша традиционность вовсе не означает повторение сложившихся веками приемов – китайской живописи на свитках, арабской каллиграфии, орнамента. Традиционность – это внутренний стержень художника, основанный на взаимосвязи с предшественниками (понимание себя как небольшого отрезка в длинной цепи прошлых поколений и тех, которые будут жить после тебя), понимание своего пути и система взаимодействия с миром.
Основное желание западного художника состоит в том, чтобы громче и скандальнее всех остальных людей раскрепоститься и нарушить все мыслимые и немыслимые табу. А искусство традиционное – оно о вечном, о вещах, которые наполняют человека силой и дают мотивацию жить: связь с прошлым, традиции, культура, семья, предки, тепло домашнего очага, религия. Оно о вещах живых и теплых.
Н. С.: Соединения Востока с Западом никогда не будет, хотя соприкосновения культур были, есть и будут. Люди из одной культуры не поймут в полной мере искусства, основанного на другой культуре. Человек всю жизнь несет на себе отпечаток эпохи, когда был пик его творческой жизни. Заряд, который я получил в Монголии, остался во мне навсегда, определив характер творчества и интеллектуального развития.
У меня следующее представление о пути художника. Первое и главное: художник должен быть свободен по жизни. Свободен в своих словах, действиях, передвижениях. Не надо связывать себя обязательствами, которые не можешь выполнить. Второе: художник должен активно взаимодействовать с окружающим миром. Ведь он всегда умнее и интереснее своих работ, поскольку каждый день генерирует новые идеи, концепции, смыслы, рассчитывая попасть хоть краешком в грядущую эпоху человека развлекающегося, поскольку эпоха потребления не может радовать, и я считаю, что она уйдет в небытие. И вообще сделать так, чтобы работы превосходили личность творца, на современном этапе – недостижимое желание. Экономические и культурные кризисы – это благодатные условия для развития искусства. Потому что становятся видны трещины, провалы, разломы в теле больной эпохи. В складках эпохи копошатся человекообразные монстры, ранее невиданные. Из жерл вулканов вырывается огонь (по этому поводу у меня есть серия работ «Складки и шрамы бытия»).
Когда же писать портрет эпохи, как не сейчас?! Если в мире все хорошо, то в искусстве ничего и не происходит: множатся направления, теряются энергия и смыслы произведений, проходят скучные одинаковые выставки. Сейчас не может быть великих произведений искусства, это правда. Не может быть и Ренессанса, который ждут некоторые художники. Нам возрождать нечего, мы все перепробовали и пробежали вдоль и поперек все, что нам принадлежало и не принадлежит. Начинается великий чудовищный разлом, который равен Вселенскому потопу. Возникает потребность цивилизации в великих летописцах и в Ноевом ковчеге. Если есть призыв Новой Эпохи, то будут и призывники. Правда, художники не хотят подобных потрясений и, наверное, не жаждут быть летописцами, а рассчитывают на другую судьбу. Они, конечно, хотят стабильности, заказчиков и покоя. Значит, они уйдут из большого искусства или уже ушли. Потому что у них уже есть убаюкивающая тиражная эстетика (которая тоже требует труда и умения), им предоставляются большие выставочные пространства, где их работы и будут находиться. Максимум, что возможно сейчас им предложить, – размышлять над умными картинами.
М. С.: Вы говорите – размышлять над умными картинами. Картины Сандро Боттичелли «Весна», «Рождение Венеры» очень сложны в плане иконографии. В то время у интеллектуальной элиты было такое развлечение – рассматривать его работы и обсуждать те образы и понятия, которые присутствовали там. Куда уже картинам быть глубже и умнее?! Но сейчас время другое. Какова все-таки основная движущая сила для художника, которая заставляет его что-либо создавать?
Н. С.: Нормальный художник не один раз творчески умирает и не один раз возрождается в творчестве. В ХХ веке это стало нормой, Пикассо – это чемпион по числу творческих смертей, возродиться из которых ему помогли женщины, впоследствии погубленные художником. Но у поэта Артюра Рембо творческая смерть была первой, вторая, физическая, настигла его через 20 лет.
Когда мне было 17 или 18 лет, то во мне умер тот художник, который создал огромное количество монгольских работ пастелью. Ушло то состояние, в котором они были созданы, а делать их искусственно не было никакого желания. А потом, по возвращении в Москву, начался период размышлений, связанный с типичными развлечениями молодого человека 1960-х годов. В тот период я разочаровался в художниках андеграунда и остался наедине с собой и с Архитектурным институтом. Были, конечно, посиделки с художниками из авангарда, но их искусство я воспринимал без особого восторга, считая это взглядом на западное искусство через замочную скважину.
Правда, дружба с поэтом Леонидом Губановым и обществом «смогистов» оказали на меня большое влияние, поскольку для художника важен не только показ его работ, но и поддержка его идей. Я не разделял пафоса и восторга представителей неофициального искусства по поводу того, что они делают нечто новое. Я считал и считаю, что самиздат не мог заменить образование, нельзя понять по переводным текстам, например, философию Хайдеггера, будучи абсолютно чуждыми этой философской традиции, культуре, общественному укладу, которые породили данный этап в развитии человеческой мысли. Понимать по-настоящему первоисточники (как восточные, так и западные), минуя образовательную систему, практически невозможно. На самом деле эта проблема глубже, чем кажется на первый взгляд. Но для советского общества того времени был полезен хотя бы такой доступ к информации.
Как только появлялась возможность временно покинуть Москву, я отправлялся в Среднюю Азию, так как Монголия мне уже была недоступна. Оттуда я всегда привозил большое количество работ. Но они были реалистичны, совсем неавангардны, однако в них присутствовал восточный колорит. И друзей-авангардистов эти мои работы не восхищали. По возвращении из путешествий (тогда были созданы пастели о Бухаре, Хиве, Самарканде) я понял, что в искусстве важен комментарий, по нему наблюдаешь свое собственное развитие. Важно постоянно комментировать свою жизнь в форме рассказов, притч, афоризмов. В период создания масок (1960–1970-е годы) я писал притчи и рассказы, но друзья-художники меня не поддержали.
Параллельно с живописью и графикой я всегда занимался скульптурой и декоративным искусством. В юности делал монгольские маски из гипса и папье-маше, но не по канону. Например, у Маски Смерти, у черепов в глазах должны изображаться черепа, а я делал разнообразные морды в глазах у черепов. Или я сделал маску, изображающую Духа Горы в виде старика, но отличную от канона.
М. С.: Вы говорите, что художник непрерывно меняется. А что в тот период вы считали основой творчества?
Н. С.: Основа творчества – это пограничные состояния, и за основу своего существования я тогда взял Кодекс самурая. Рембо умер в 37, а в 18 лет закончил творчество. Но художник XXI века должен многократно возрождаться, а не разово вспыхнуть и сгореть. А тогда в молодости я считал так же, как поэт Леонид Губанов: «Да! Мазать мир. // Да! Кровью вен, // Забыв измены, сны, обеты. // И умирать из века в век // На голубых руках мольберта». Художники того времени, особенно поэты, все считали себя гениями и представляли, что они рано умрут. Пограничное состояние – это вызов себя самого на дуэль, увеличение угрожающей тебе опасности и накал страстей. Так поступали Лермонтов, Маяковский, Достоевский. Человек инертен, трудно творить, когда все хорошо. Художнику нужно специально провоцировать страсть и обострять чувства – это порождает пронзительные метафоры.
В 1990-е годы я понял, что те проблемы, которые стоят перед творческим человеком сейчас, невозможно решить до 37 лет. Они требуют долгой трезвой жизни, а разговоры про смерть в 37 были игрой со смертью детского инфантильного сознания. Самые главные работы художника – это его недавние работы. Мои последние работы нанизаны на слово, а слово рождает мыслительный процесс как способ познания. В моих последних работах меньше декоративности и встречаются депрессивные ноты. Сама природа России подталкивает к глубоким размышлениям. Художники Аргентины или Мексики тяготеют к другой свободе выражения: яркости, декоративности, передаче радости существования. Поэтому проникновенных картин там меньше.
М. С.: Вас, Николай Николаевич, пытались определить авангардисты, академики, члены Союза художников, используя для этого свои мерки, лекала (найти свой стиль, жить на продаже работ), при этом игнорируя важные для вас мировоззренческие категории. Такие, как «находиться в удовольствии» и «вѝдение». Я всегда беру в расчет, что помимо моего понимания жизни есть иное понимание и иные категории. Если что-то не вписывается в стандартные поведенческие модели и типажи (учитель ‒ ученик, галерист ‒ волонтер, мэтр ‒ ремесленник), то для меня это становится предметом интереса. В этом смысле ваш способ существования и продления творческой жизни стали для меня открытием.
Важная проблема российской культуры вообще и искусства в частности, как я полагаю, состоит в том, что культура в России развивается импульсами, скачками, а не представляет собой непрерывную культурную традицию и преемственность. Вы согласны с этим?
Н. С.: Когда прерывается эстафета поколений, то рушится система передачи знаний и традиций работы с информацией, которая передается только устно. Если бы можно было жить без устной передачи знаний, то люди могли бы просто читать книги и не тратить время на университеты и школы. Начиная с XVII века русские цари отправляли молодежь учиться на Запад, но практически никто не вернулся, а в советское время это был как спорт для экстремалов – уехать на Запад и, особо не напрягаясь, жить там в лучших условиях. Усилия отдельных личностей по созданию систем обучения кардинально не меняли ситуацию, потому что выпускники-отличники школ Колмогорова и Капицы при первой возможности уезжали за границу на выгодных для них условиях.
М. С.: Если говорить обобщенно, то культура – это, прежде всего, люди. А в России, словно по закону подлости, как только сформируется слой дельных, образованных, предприимчивых людей, то какая-то злая вьюга берет и сдувает их почти подчистую. А потом опять начинаются попытки собирания и взращивания «своих» талантов, которые уезжают при первой же возможности, так как талантливые интеллектуалы не могут реализовать свои амбиции, потому что для них на родине нет достойно оплачиваемой работы. И главное – уважения к их личности. Потому-то мы поставляем человеческий капитал для Европы и Америки.
Н. С.: Есть качества, свойственные определенным нациям. Например, в Монголии очень хорошо умеют разводить лошадей, немцам свойственна рациональная организация труда. Русские люди скорее научатся летать, используя энергию своей воли и терпения, чем придумают новые механизмы и технологии для улучшения своей жизни. У европейцев делать машины получается лучше. Первый в мире паровоз был построен в 1803 году английским горным инженером Ричардом Треветиком. Первый паровоз в России был построен отцом и сыном Е.А. и М. Е. Черепановыми в 1833 году. К чему все это я говорю? Политика – немаловажная, но небольшая часть культуры, которая косвенно касается каждого художника. И сейчас она занимает слишком много места, и все от нее уже устали и хотят нормальной сытой жизни. Политика – это очень благодатная область для размышлений художника и также вожделенное поле для всякого рода ущербных людей. Для художника его размышления – это кирпичи, из которых сделаны современные произведения (то есть нужны этому пространству). В нашем меняющемся обществе можно многое понять с помощью политики, но не все. Например, нет рецепта, как мудро управлять нашей огромной необжитой территорией. И огромные пространства, завоеванные потом и кровью, стоят десятилетиями без дела и используются как тюрьмы. Потому что наиболее предприимчивые люди хотят эмигрировать, а управлять, получается, некому. В последнее время нашей культуре стала свойственна даже не ложь, а лукавство и лицемерие, например, как в картине И. Глазунова «Мистерия ХХ века».
М. С.: Социальный заказ в начале ХХI века может быть выполнен лишь через лицемерие со стороны художника. В 1990-е годы для художников в России не было соцзаказа: делай что хочешь и выживай как хочешь. Кризис государственных идеологий в конце ХХ века сделал невозможным выполнение соцзаказа с искренностью хотя бы уровня послевоенного сталинского ампира. Большинство художников считают, что история и политика к ним не относятся, поскольку творец работает с вечными ценностями (или, как считали в Средневековье, творит не сам художник: он – Божья дудка).
Н. С.: Это очень наивно с их стороны. Так могут говорить люди, не знающие, что художника выводят на крупные аукционы люди, которым он выгоден. В том числе из политических соображений. Если ты занимаешься самовыражением и не ждешь определенных результатов от своих действий, то можно политику и не учитывать.
М. С.: Что творчество дает в жизни, чем ее украшает, на ваш взгляд?
Н.С.: Творчество, как ничто другое, дает долгую радость. Творчество – это беспрерывный поток мыслей. Творчество спасает от одиночества, и оно единственное, кроме религии, отдаляет от смерти. Совместное творчество – это современный способ максимальной творческой эйфории. Например, кино. Но совместное творчество в литературе, в живописи – это то, что сейчас находится в кризисном положении. Впрочем, это очень сложный и неразработанный вопрос. Меня он интересует, и я пытаюсь в нем разобраться.
М. С.: Вы ранее говорили о занятиях живописью в молодости. Это было связано с богемным образом жизни? С употреблением алкоголя, например?
Н. С.: Если бы не здоровье, употреблял бы и сейчас. Но все же жизнь важнее всяких горячительных напитков. Помогает общение с молодежью. Наркотики никогда не употреблял. Мое поколение художников в основном вспоено алкоголем. Наши картины пахнут водкой. Алкоголизм – это тоже способ познания, на уровне религиозного чувства. Не я один так думаю. Так думали и думают многие писатели и художники. Это всем известно.
М. С.: Можно ли считать гордыню двигателем творчества?
Н. С.: Я уже говорил, что даже китайские императоры считали себя сирыми и убогими. Гордыня – это мой главный враг. В XXI веке она является помехой, она человеку развлекающемуся доставляет много хлопот – как, например, владение особняками и яхтами. Гордыня заставляет художника сначала выделиться в конкурентной борьбе. Потом вступают в действие обычные качества человека, которые являются смертными грехами, такие как жадность, сребролюбие, зависть (надо всегда держать планку). Это большая ответственность – обслуживать символы своего высокого статуса. Надо потратить много энергии, чтобы заработать на все это, нужно соблюдать правила игры, слушаться авторитетов и т. д. Тут уже радости от творчества нет никакой. Тут радости другие, помельче. Но в XX веке это был главный двигатель культуры. Такая фигура, как Пикассо, является непревзойденным памятником гордыни всех времен.
Я вообще очень напрягаюсь, когда приходится показывать свои работы кому-либо. Мне всегда казалось, что тот, кто смотрит на них, знает гораздо больше меня и находит в них фальшь. Поэтому я стал готовить к своим работам сопроводительные тексты и вставлять их в рамочки. Я их называю оправдательными документами или последней речью на суде. Еще более неприятно ставить подписи и думать, что же скажут потомки. Это я о себе. Я люблю заметать следы.
