К 155-летию со дня рождения Александра Куприна
Елена Осьминина
Писатель балаклавских рыбаков, // Друг тишины, уюта, моря, селец, // Тенистой Гатчины домовладелец, // Он мил нам простотой сердечных слов… – так начинается «медальон» И. Северянина, посвященный Александру Ивановичу Куприну.
К Балаклаве и Гатчине могут быть добавлены: город Наровчат (где будущий писатель родился), Москва (вдовий дом в Кудрине, Разумовский сиротский пансион, 2-й Кадетский корпус, Александровское военное училище), города Проскуров и Волочинск Подольской губернии, Киев (с поездками в Одессу, Житомир, Таганрог, Новороссийск, Ростов-на-Дону), Ялта, Петербург, снова города юга России, потом Гатчина, Ямбург, Париж, Москва, Ленинград…
Обширна «география жизни» Куприна, и не менее обширен список его занятий. Он служил в армии (вышел в отставку в чине подпоручика), работал в газете фельетонистом, зарабатывал как грузчик, год провел в театре… М. А. Алданов писал: «Думаю, что его жизненный опыт несколько преувеличен ходившими о нем легендами… Говорили, писали, будто он побывал в молодости дантистом, псаломщиком, грузчиком, торговцем… Но и с поправкой на некоторые преувеличения, должно признать, что видел он на своем веку много, жизнь прожил разнообразную и людей знал самых различных. Память у него была громадная, а зрительная память совершенно феноменальная».
Строки И. Северянина приведены нами не только ради географии. «Простота сердечных слов» – важнейшее качество прозы Куприна. Это то, что называется высшей простотой и что отличает книги Л. Толстого и А. Чехова – вот, собственно, традиция Куприна (хотя первые его публикации в столице – в народническом «Русском богатстве» – и его крестным отцом в литературе считался Н. К. Михайловский).
Не только простота, ясность слога роднит Куприна с Толстым, но то свойство прозы, которое называется психологизмом. Умение понять, почувствовать другого человека, как будто стать этим другим. И не только человеком, но даже зверем: цирковым медведем, слоном, лошадью, собакой… Вот особенность «творческого акта» Куприна – жадное, пристальное внимание к «другому». Прежде всего – внимание, желание понять, а потом и глубокое, искреннее сострадание: «Ему вдруг до мучения, до боли захотелось узнать ВСЕ, решительно все, что теперь делается в душе Сысоева, ставшего в его глазах каким-то необыкновенным, удивительным существом, захотелось отождествиться с ним, проникнуть в его сердце, слиться с ним мыслями и ощущениями» («Кадеты»).
И от этой чуткости, интереса к другому, сострадания рождается замечательное умение Куприна (и важнейшее свойство русской литературы вообще) – умение создать живой образ, живого человека.
Вспомним героев лучших дореволюционных произведений Куприна: кадета Буланина («Кадеты»), подпоручика Ромашова («Поединок»), фельдшера Смирнова и учителя Астреина («Мелюзга»), шпиона-японца («Штабс-капитан Рыбников»), околоточного надзирателя Ветчину («Путешественники»). А еще – красавицу Олесю, проститутку Зою Крамаренкову («По-семейному») и гордую Женьку («Яма»). Белого пуделя, слона, жеребца Изумруда – из одноименных рассказов.
Второе важнейшее качество Куприна, неразрывно связанное с первым, – внимание не только к человеку, но и к среде, его окружающей. Через героя, его глазами увиденная, его размышлениями осмысленная, показана эта среда – с замечательной наблюдательностью и мастерством: армейская, мещанская, студенческая; цирковая и рыбацкая, провинциальная и петербургская…
И природа тоже: травы, кусты и болота, воды реки и моря – показаны через героя, в его восприятии и чувстве. И такими простыми, ясными словами это передано, что даже И.А. Бунин, не без ревности относившийся к славе Куприна, вынужден был признать (заботливо перечислив неудачные выражения): «…я, читая, уже не мог думать о недостатках этих рассказов… я только восхищался разнообразными достоинствами рассказов, тем, что преобладает в них: свободой, силой, яркостью повествования, его метким и без излишества щедрым языком, очень хорошим, в конечном счете…» Не только Бунин – вся Россия восхищалась. Купринская слава в начале века равнялась андреевской и горьковской и чуть ли не приближалась к шаляпинской.
Но в эмиграции эти свойства таланта оказались для Куприна губительными. Дело не только в том, что жили Куприны в Париже почти нищенски: бывало, питались каштанами, которые собирали в Булонском лесу… Дело в том, что чужбина не могла дать Куприну тех впечатлений, которые давала родная страна. Он не мог жить в воспоминаниях. Ему нужна была реальная окружающая жизнь, реальные герои: «О чем же писать? Не настоящая здесь жизнь. Нельзя нам писать здесь. Писать о России? По зрительной памяти я не могу. Когда-то я жил тем, о чем писал. О балаклавских рабочих писал и жил их жизнью, с ними сроднился. Меня жизнь тянула к себе, интересовала, жил я с теми, о ком писал. В жизни я барахтался страстно, вбирая ее в себя. А теперь что? Все пропадает». И еще: «Кокон моего воображения вымотался, и в нем осталось пять-шесть оборотов шелковой нити».
Обороты все-таки остались. Была написана в эмиграции замечательная публицистика, был закончен роман «Юнкера», начатый еще в России, созданы повести «Колесо времени», «Жанета», рассказы… Но это совсем не то, что он мог бы написать.
И все это понимали, конечно. Поэтому, когда Куприн уехал в Россию, почти никто в эмиграции не разразился обличениями в советофильстве. И на родине никто не вспомнил участия в Белой армии, антибольшевистской публицистики и убийственного (по глубине характеристики) очерка о Ленине… Приняли как знаменитого русского писателя, вернувшегося умирать на родину.
***
Тут важно еще, каким человеком был А. И. Куприн: сложным, ярким и необычным. Чистота, застенчивость, деликатность, ранимость, доверчивость, порядочность сочетались со вспыльчивостью, гордостью, жестокостью, «татарской горячкой»… и юмором разной степени добродушия.
Многое объясняется детством: бедным, полным несправедливостей. Гордая и самолюбивая мать его, урожденная татарская княжна Кулунчакова, рано овдовевшая, была вынуждена жить во вдовьем доме и унижаться перед богатыми покровителями, чтобы пристроить своих детей в казенные заведения. Впечатлительный мальчик страдал и за нее, и за себя… А затем – сиротский пансион с диктатом классных дам, кадетский корпус с пьющими педагогами, нелепой бюрократией, жесткими законами подросткового мира…
Военная среда, язвы которой так ярко описал Куприн в начале века, также наложила на него свой отпечаток. Народническая закваска бродила в нем долго: отсюда и презрение к капитализму, и искренность участия в горьковском «Знании», и вступление в партию энесов (народных социалистов). Позднее это соединилось (причем довольно гармонично) с монархизмом, с любовью к Белой армии (генерала Юденича), хвалой ее подвигу в повести «Купол св. Исаакия Далматского».
И наконец, среда писательско-журнальная, с ее легкостью и поверхностностью, поиском сенсаций и злободневности… Опыт журналистской работы был для Куприна очень важен. Он писал легко, быстро, «с маху», уходил от вопросов о тайнах творчества, с удовольствием говоря про… хороший письменный стол, перья, сорт бумаги.
И именно от бюрократической, казенной или мелко-тщеславной, пошлой среды его тянуло в другую жизнь – полную риска, опасностей и благородства, путешествий и приключений; к людям простым, способным на самопожертвование и истинную дружбу.
«Жизнь, в которую втиснула его судьба, была для него неподходящая. Ему нужно было бы плавать на каком-нибудь парусном судне, лучше всего с пиратами. Для него хорошо было бы охотиться в джунглях на тигров или в компании бродяг-золотоискателей, по пояс в снегу, спасать погибающий караван. Товарищи его должны быть добрые морские волки или даже прямые разбойники, но романтические, с суровыми понятиями о долге и чести, с круговой порукой, с особой пьяной мудростью и честной любовью к человеку. Он всегда чувствовал на себе кепку, пропитанную морской солью, и щурил глаза, ища на горизонте зловещее облако, грозящее бурей», – написала Тэффи.
И еще, она же: «Он всегда любил и искал простых людей, чистых сердцем и мужественных духом. Долгое время дружил с клоуном, любил циркачей за их опасную для жизни профессию».
***
Издательская судьба его так же непроста, как и творческая. До революции вышло двенадцатитомное собрание сочинений, переизданное в Берлине в двадцатые годы. По возвращении в Россию был выпущен двухтомник, затем трехтомник, шеститомник, два девятитомника. Последний шеститомник, изданный С. И. Чуприниным, – 1991 года. Надо отметить и сборник эмигрантской публицистики, выпущенный О. А. Фигурновой, «А. И. Куприн. Голос оттуда».
Но академического научного собрания сочинений нет. И сколько еще осталось несобранного, сколько замечательных фельетонов, статей, очерков Куприна – в «Русской газете», «Русском времени», других эмигрантских изданиях – ждут своего публикатора и исследователя!
Ждет своего лектора и курс «Куприн-журналист». Потому что именно на этих очерках и фельетонах надо учить будущие «золотые перья» легкости и умению обращаться со словом, вниманию к реалиям жизни и любви к людям.
