Авторы:
Игорь Юргенс, председатель правления Института современного развития (ИНСОР), президент Всероссийского союза страховщиков
Никита Масленников, руководитель проектов ИНСОР по финансово-экономическим проблемам развития
Тренд на повышение технологичности «энергетического спроса» – уверенная перспектива ближайших десятилетий
Вялость экономического роста в последнее время стала устойчивым явлением почти для всего мира, оказалась одной из составляющих посткризисной «новой нормальности». Ее уже не рассчитывают перебороть в ближайшие годы, – хотя задача наращивания темпов по-прежнему остается на верхних строчках и для таких институтов глобального управления, как «Группа двадцати», и для национальных правительств.
Но российские макроэкономические показатели резко выделяются даже на таком фоне. ВВП, по данным Минэкономразвития, снизился в январе-августе 2016 года на 0,7% относительно того же периода предыдущего года; это же ведомство пообещало итоговое падение на 0,6% в текущем году и едва заметный рост в следующем трехлетии (0,2% в 2017 году, 0,9% в 2018-м, 1,2% в 2019-м). Глава министерства признает, что это «не тот рост, который нам всем хотелось бы иметь», свидетельствующий лишь о переходе от рецессии к стагнации. Заметим, что при такого рода инерционном развитии событий риски слабеющей динамики будут усиливаться из-за структурных ограничений, роль которых оказывается более значимой и существенной, чем предполагалось ранее.
Обращение к долговременным прогнозам не добавляет оптимизма. Глобальная картина, согласно мнению специалистов PricewaterhouseCoopers и Международного валютного фонда, обещает быть такой: общемировой ВВП удвоится к 2037 году и утроится к 2050-му. Доля Китая в середине 2020-х годов стабилизируется на уровне 20% в результате снижения национальных темпов роста до среднемировых. Доля США сократится с 17% до 14%, Индии – вырастет с 7% вдвое, стран ЕС – понизится с 17,5% до 12%.
При среднегодовых темпах России в 2,1% (против общемировых 3%), отрыв нашей страны по объемам ВВП от лидеров усугубляется с 2–5 до 5,5–8,5 раз. В 2015 году доля России в мировом ВВП насчитывала 3,27% (оценка МВФ). При пересчете ВВП на душу населения шестое российское место (по паритету покупательной способности) в общемировой табели о рангах по общему объему превращается в 48-е. К 2020 году наша доля в мировом ВВП снизится до 2,66%. И это – оптимистический прогноз.
Впрочем, экономисты признают, что обрисованный глобальный расклад может существенно поменяться под влиянием надвигающейся «четвертой» индустриальной революции. Укоренение ее технологических укладов в каждой стране будет прямо зависеть от исполнения структурной повестки, то есть, от успешности перехода к новым моделям развития, от перерождения институтов, регулирующих экономическую жизнь, изменения их практик. Этим же определится готовность национальных экономик к ответам на другие вызовы, которыми будут задаваться темпы экономического роста в первой половине нынешнего века, – на опасности, связанные с изменениями климата, на появление новых форм социального неравенства (доступ к информационным технологиям, к услугам здравоохранения, образования и т. д.). А главное – на вызовы демографические: одновременный рост численности и старение населения Земли.
В исследовании «Глобальное старение: 58 оттенков серого», недавно опубликованном Standard&Poor’s, указано, что в ближайшие несколько десятилетий самым заметным рост отношения количества пожилых людей к работающим будет в развивающихся экономиках. К 2050 году в Бразилии это отношение утроится до 37%, в Индии вырастет более чем вдвое (до 20%), в России – в 1,8 раза (до 34%). Эксперты ожидают, что население России при этом сократится с 143,5 млн человек в 2015 году до 128,6 млн к 2050-му. А вот расходы, связанные с обслуживанием пожилого населения, к середине века вырастут в нашей стране с нынешних 13% ВВП до 19%.
И когда здесь, в России, опыт завершившейся рецессии и угроза будущей стагнации заставляют говорить о необходимости структурных реформ даже тех, кто к таким реформам не был особенно расположен, все мы должны помнить, что требования к экономической структуре (то есть, к рыночным институтам и регулятивным правилам) со временем меняются под давлением вызовов, с которыми сталкивается глобальное хозяйство.
Кризис 2008–2009 годов положил начало переходу глобальной экономики в качественно иное состояние. Формируется совершенно новый экономический мир с совершенно новыми структурными характеристиками – с иным балансом предложения и спроса, с иным соотношением финансовых и производственных секторов, с иным распределением экономической мощи между странами.
Переходный период, как ожидают, растянется, самое меньшее, на ближайшие полтора десятилетия. С точностью предсказать всех лидеров и аутсайдеров на его финише пока невозможно. Но одно из условий успеха можно обозначить точно. Уже сегодня сложилась ситуация «продвинутой взаимозависимости», когда развитием целостного экономического мира задается необходимость перемен для его национальных составляющих. Результаты российской экономической политики все в большей степени будут определяться тем, насколько усвоена эта логика.
Скорость структурных реформ пока еще невыразительна даже там, где в достатке присутствуют и политическая воля, и здравый смысл (показателен пример Китая, руководство которого уже не первый год пытается выдержать баланс между структурными реформами и мерами стимулирования экономики). Но практически никто не оспаривает их нарастающей востребованности. Как отмечал президент Всемирного экономического форума Клаус Шваб, «мир должен прекратить смотреть назад… Политика, основанная на ошибочном предположении, что проблемы посткризисного мира – всего лишь временное явление, принесли только анемичное восстановление… Посткризисная эра миновала, перед нами «постпосткризисный мир». Это время для принятия нового набора реалистических решений». Смысл таких решений, полагает Шваб, «в неизбежных структурных ломках для адаптации к новым, существенно более жестким условиям конкуренции».
Для каждой экономики складывается собственная структурная повестка. Но есть и общая направленность – поиск новых источников роста, стимулов к увеличению производительности и инвестиций, к созданию «амортизаторов» тяжелеющей социальной нагрузки на финансовые системы. Все более значимы становятся действия для повышения качества человеческого капитала и для его накопления. Помимо национального уровня, очень важно и международное измерение, часто называемое глобальным управлением. Оно ориентировано, прежде всего, на сближение, универсализацию регулятивных и деловых практик – для повышения открытости экономик и обеспечения равных возможностей в конкурентной борьбе.
Тех, кого интересуют детали новых общих вызовов и универсальных необходимых ответов, хотим адресовать к недавно вышедшей монографии Института современного развития «Будущее России в глобальной экономике» (доступной на сайте Института). Здесь назовем и опишем только некоторые.
В «низкоскоростном режиме» развития экономики качественно меняется характер инвестиций (которые, казалось бы, тоже замедляются). Компании вкладывают столько же, если не больше, в капитал, основанный на знаниях (программное обеспечение, обработка данных, включая облачные технологии, системы организации управления производством – то есть так называемые «нематериальные активы»), чем в машины, оборудование и производственные сооружения. Классические инвестиции в основной капитал начинают отступать под напором информационных технологий (если, например, использовать «облака», то можно сократить потребность в собственных серверах и дата-центрах) и требований к квалификациям и компетенциям персонала, способного эффективно с ними работать (отсюда и возрастающая роль вложений в человеческий капитал).
Вместе с тем со стороны государства динамика инвестиций может быть поддержана вложениями в инфраструктуру. Эффект можно ожидать немалый. По расчетам персонала МВФ, в выборке стран с развитой экономикой увеличение инвестиционных расходов на инфраструктуру на 1 процентный пункт (п.п.) ВВП повышает объем производства примерно на 0,4% в том же году и на 1,5% через четыре года.
Еще одно непременное условие экономического роста – успешное преодоление крайностей социального расслоения. Расчеты аналитиков МВФ обнаруживают примечательную закономерность: повышение благосостояния богатых на 1 п.п ведет к тому, что за следующие пять лет темпы роста ВВП в стране снижаются на 0,08 п.п. Аналогичный же подъем уровня доходов бедных и среднего класса может привести к ускорению ВВП на 0,38 п.п. Но «завести» этот естественный мотор роста без структурных реформ практически невозможно.
Целый комплекс сходных по воздействию драйверов связан с позиционированием каждой страны в глобальном хозяйстве. К России это относится в первую очередь. Наша страна зависит от мировой торговли больше, чем, к примеру, США и Евросоюз (естественное следствие экспортной ориентации при относительно низком внутреннем спросе).
Одно из ярких изменений в мировой торговле последних 10–15 лет – быстрое распространение цепей добавленной стоимости (ЦДС), в которых товары, перемещаясь между странами, проходят сложный путь через полуфабрикаты от сырья до готовых изделий. Активное распространение ЦДС во многом связано с прогрессом в области транспорта, связи, информационных технологий. Участие в ЦДС позволяет странам избежать необходимости создания полного цикла производства, налаживая вместо этого более доступный им выпуск компонентов или выполняя отдельные производственные операции. Это сильно расширяет возможности увеличения экспорта, освоения новейших технологий, привлечения иностранных инвестиций. Такое явление в международном разделении труда отразилось в новом понятии “from Trade-in-Goods to Trade-in-Tasks” (от торговли товарами к торговле задачами/операциями).
Участие в ЦДС дает существенные выгоды. За 1995–2010 годы прибыль от торговых потоков в рамках ЦДС в среднем увеличилась вдвое. Причем в Китае она возросла в 6 раз, в Индии в 5 раз, в Бразилии в 3 раза. Рост прибыли означает увеличение занятости и новые возможности для развития страны.
ЦДС могут работать с отдачей только если деловая и торговая среда, в которую они попадают, дает им такую возможность. Это первое условие успеха участия страны в ЦДС. Вторым условием является продуманная долгосрочная стратегия привлечения иностранных инвестиций.
Текущие показатели включенности российского бизнеса в ЦДС не отвечают потенциалу национальной экономики. Последние расчеты экспертов показывают, что общий суммарный индекс участия России в ЦДС составляет 48,06%. Здесь наша страна отстает не только от ведущих мировых производителей, но и, к примеру, от Белоруссии, где этот показатель равняется 68,96%.
Участие страны в ЦДС характеризуется протяженностью отраслевых цепей добавленной стоимости, длиной пути от сырья до готового продукта. Наиболее короткими они являются в добывающей промышленности, где как раз участие России в глобальных ЦДС наиболее ощутимо. К отраслям с максимальной длиной ЦДС относятся: производство телекоммуникационного оборудования, автомобильная и авиационная промышленность, металлургия, легкая и электротехническая промышленность. Именно по этим отраслям следует судить о степени вовлеченности национальной экономики в современные ЦДС.
Если говорить о перспективах наращивания участия российского бизнеса в ЦДС, то они явно имеются в нефтегазохимии (с выходом в химический комплекс и фармацевтическую промышленность), создании новых материалов, в аграрном секторе, в черной и цветной металлургии, деревообработке, легкой и текстильной промышленности. Ограниченный потенциал участия в ЦДС (с учетом «геополитического фактора») сохраняется в сфере военно-технического сотрудничества.
Перемены в мировой торговле связаны также с новой ролью сырьевых товаров в стратегиях развития. В 2003–2008 годах мировые цены металлов, минералов и энергоносителей в целом выросли более чем в два раза, а цены сельскохозяйственной продукции – почти в два. В последующие годы положение кардинально изменилось – общий индекс сырьевых цен резко пошел вниз, практически обнулив предыдущий рост. В результате все без исключения ресурсные экономики (в том числе и Россия), столкнувшись с нарастанием финансовых проблем, оказались перед необходимостью пересматривать экспортную политику.
В то же время новые перспективы складываются для производителей сельхозпродукции. По прогнозу Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, к 2050 году мировое производство продовольствия должно будет увеличиться на 70% с тем, чтобы прокормить растущее население и решить проблему голода и недоедания в целом ряде стран.
По оценкам российских экспертов, наша страна в ближайшие 15–20 лет может занять 15% мирового продрынка. С июля 2015 года по июль 2016-го Россия на поставках аграрного сырья и конечной продукции ($16 млрд) заработала на четверть больше, чем на экспорте вооружений, выйдя в том числе на первую позицию на мировом рынке пшеницы.
Еще одна примета времени – все большая синхронизация и глобализация макроэкономических шоков. Как правило, развивающиеся страны оказываются самыми уязвимыми в период потрясений и кризисов, передаваемых через внешнеэкономические связи. Снизить этот эффект возможно путем общей работы в рамках международных организаций – таких, к примеру, как «Группа двадцати» или Всемирная торговая организация (ВТО). Совершенно ясно, что успешное перепозиционирование России в глобальном хозяйстве невозможно без участия в происходящем сейчас создании новых правил международной конкуренции и стандартов деловых практик, единых для Востока и Запада.
Заинтересованность России в наращивании активности на этих треках понятна. Торговый профицит в январе-августе 2016 года составил лишь $55,6 млрд, сократившись в годовом выражении на 48,8%. В то же время, уже можно говорить о прекращении выраженного спада несырьевого экспорта. За последние два с половиной года его доля в общем объеме зарубежных продаж российских товаров выросла на 10 процентных пунктов – до 37,4%. Заметим, что в неудачном по многим причинам 2015 году наш экспорт за вычетом топливных ресурсов превысил $127 млрд – 27 место в мире. Результат, конечно, не провальный абсолютно, но и далеко не выдающийся.
Прокладывая новые торговые маршруты, важно учитывать те структурные сдвиги, которые происходят и будут происходить в экономиках Востока и Запада. «Ахиллесовой пятой» планирования внешнеэкономической деятельности в России остается дефицит предложений по переходу от традиционного товарообмена к «торговле проектами» и долговременному инвестиционному взаимодействию.
Недостаточно учитывается, например, набирающая силу тенденция к «решорингу», то есть возвращению высокотехнологичных производств из развивающихся в развитые экономики (так, корпорации США прогнозируют, что к 2020 году половина соответствующих производственных мощностей будет сосредоточена собственно в Штатах). Это будет означать рост технологической импортной зависимости от стран Запада многих других экономик. Китай и Индия (создающая свой аналог Кремниевой долины) также не намерены довольствоваться ролью приобретателей новых технологий, активно используя потенциал ЦДС.
Нужно предвидеть и то, что мировые рынки товаров и услуг чем дальше, тем больше будут испытывать давление меняющихся стандартов потребления (урбанизация в развивающихся странах, общее старение населения, рост численности среднего класса и т. п.). Все эти перемены пока почти не учитываются в стратегических выкладках по поводу определения места России в глобальном хозяйстве. Равно как и разворачивающийся в Азии инфраструктурный бум.
По оценкам экспертов, около 64% мирового прироста спроса на энергоносители к 2035 году будут обеспечивать страны Азиатско-Тихоокеанского региона. В ближайшие десять лет на ведущей позиции здесь Китай, затем – Индия. При этом сам спрос будет качественно меняться из-за перехода к моделям ресурсоэкономного и энергосберегающего роста, «декарбонизации» экономики, постепенного сокращения доли углеводородного сырья – прежде всего, на транспорте, в промышленности и в коммунальном хозяйстве, использования возобновляемых источников энергии, развития многоступенчатой переработки нефти и газа (для производства более экономичных и экологичных видов моторного топлива). Тренд на повышение технологичности «энергетического спроса» – уверенная перспектива ближайших десятилетий.
Складывание нового экономического мира идет в условиях «глобализации структурных сдвигов». Умение национальных властей следить и следовать за этими сдвигами проверяется в жестких условиях международной конкуренции.
Конкурентоспособность российской экономики в ближайшие 15—20 лет – это готовность к гибким и относительно быстрым изменениям в институционально-регулятивной среде и умение сводить потери к минимуму при резких ухудшениях внешних условий. Пока она слабо соответствует этим требованиям.
Вернемся, тем не менее, к началу статьи, то есть прогнозам, которые в современных российских обстоятельствах все более выступают не просто руководством к действиям, а уже как принуждение к ним. Многие эксперты уверены, что прогноз роста-2017, заложенный в бюджетные проектировки, занижен. Скорее всего, итогом следующего года станет темп около +1,0%.
Впрочем, без системных усилий по преодолению структурных ограничений потенциальному выпуску это, по сути, возможно лишь благодаря «отрастающей» Urals – в среднем за год где-то до $48 за баррель. Макроэкономического оптимизма при этом условии уже побольше. Но тревога в том, что и он угасает на более продолжительных временных горизонтах.
Так, в представленном Министерством экономического развития в правительство прогнозе-2035, по базовому варианту, экономика (опять-таки без структурных трансформаций) в ближайшие два десятилетия способна расти в среднем на 2% в год (от 1,7% до 2,6%), отставая в 1,5 раза от темпов глобального хозяйства в целом. Российский ВВП за этот период увеличится тоже только в 1,5 раза. Реальные доходы населения в 2035-м превысят докризисный уровень примерно на 30%. Динамика инвестиций столь же малоудовлетворительная – 3,3% в год. Численность занятых останется стабильной. Темпы импорта (4%) будут вдвое опережать прирост экспорта (2%). Удел торгового баланса и счета текущих операций – постепенное, но последовательное сжатие. Отток капитала, правда, сократится до нуля.
Так называемый консервативный сценарий (при нефти в среднем по $40 за весь период) разбирать подробно нет смысла в силу его малореалистичности, тем более что основные результаты, в нем заложенные, еще хуже. Много интересней третий, «целевой» вариант, где средние темпы 2016–2035 годов вровень с ожидаемыми общемировыми – 3,6% в год. Причем уже в 2019-м ВВП может подняться более чем на 4%. Достичь этого предполагается за счет перехода экономики на новую модель развития (комфортный инвестклимат, эффективные институты, сокращение доли госсектора, несырьевой экспорт, кардинальное ослабление контрольно-надзорного давления на предпринимательский класс с одновременным повышением качества судопроизводства и т.п.). В этом случае должна быть проведена и полная перезагрузка институционально-регулятивной среды на основе реализации структурной повестки, обязательной для всех органов госуправления (естественно, что оно само должно быть отформатировано заново сверху донизу, без чего затруднительно рассчитывать на рост доверия бизнеса и граждан к государству).
Перспективы послекризисного развития российского хозяйства, таким образом, многовариантны. Инерционная динамика с сохранением статус-кво – это тупиковый путь.
Разворот от слабого роста на разворот к 3–4% темпов ВВП могут обеспечить только реальные структурные реформы. Соответствующие проекты на основе президентских поручений и в правительстве, и в экспертном сообществе будут готовы, видимо, к маю 2017 года. Дальнейшие действия – вопрос политического выбора, делать который предстоит с учетом главных трендов «регулятивного мейнстрима» в глобальном хозяйстве.
