Доктор философии, профессор, русско-американский ученый, основатель и руководитель общества российско-американской дружбы RAGA.org Владислав Георгиевич Краснов ответил на вопросы Неониллы Пасичник
Владислав Георгиевич, вы родились в Перми, значительную часть жизни прожили в США и вот сейчас снова вернулись в отчий дом. Насовсем?
Да, родился в Перми, закончил там среднюю школу, потом поступил в МГУ. В Пермь приезжаю навестить родственников и по общественным делам. Проживаю в Москве, но и с Америкой связи не теряю. По советскому образованию я историк-этнограф, но на Западе – сначала в Швеции, потом в США – занимался филологией. Моим профессором в University of Washington (Seattle) был русский белоэмигрант Юрий Павлович Иваск, он же и поэт, очень любивший эпоху символистов, которую он называл «платиновый век» русской поэзии. Одним из учебников была книга о советской литературе князя Святополка-Мирского, другой учебник был написан Глебом Петровичем Струве, который приезжал в Сиэтл читать лекции. Он меня заприметил, потому что я родом из Перми, где его дед был губернатором. Увы, я не мог его обрадовать памятью о земляке. Об его отце, Петре Бернгардовиче, знал, что Ленин осудил его как марксиста ренегата, а о его деде не знал ничего. Вот так все мы, советские люди, были Иванами, не помнящими родства. Сейчас историческая память понемногу возвращается: на Доме губернатора висит памятная доска.
Какие у вас общественные дела в Перми?
Вернувшись в Пермь после долгой вынужденной разлуки в конце августа 1991 года, я первым делом озаботился повесить памятный венок на бывшей гостинице «Королевские номера», откуда великий князь Михаил Александрович и его секретарь Брайан (Николай) Джонсон были похищены чекистами 12 июня 1918 года и увезены на бессудную расправу на окраинах Перми. Это случилось за пять недель до екатеринбургского злодейства и проложило путь массовому террору советского периода. Сейчас в Перми много делается для продвижения памяти Михаила Второго, как его называют некоторые историки, на государственный уровень.
Насколько я знаю, Михаил Александрович был канонизирован Русской Православной Церковью за рубежом в 1981 году в Нью Йорке?
Да, этот факт вдохновляет пермское движение, тем более что в 2008 году Московский Патриархат и РПЦЗ подписали Акт о каноническом общении. С 2007 года в Перми ежегодно 12 июня проводят Крестный ход памяти Михаила и ряд светских мероприятий, включая научно-практические конференции. Хотя Михаил и был «реабилитирован» в 2009 году, Пермское движение не получило никакой государственной поддержки, вероятно, отчасти потому, что не было найдено останков ни Михаила, ни Джонсона.
В 2010–2011 годах за Пермью последовал Петербург. Но в Петропавловском соборе до сих пор нет даже кенотафа человека, в пользу которого царь Николай II отрекся от престола.
Незадолго до июньского Крестного хода ведущая пермская газета «Звезда» прислала мне такой запрос: «Регионы России борются за то, чтобы их достопримечательности украсили новые купюры достоинством в 200 и 2000 рублей – голосование об этом Банк России проведет летом. Наш вопрос: Вы бы что предложили?» Я ответил, что для новых купюр подошло бы изображение Михаила. Ведь именно с Михаилом большевики решили расправиться в первую очередь. Михаил не сидел на троне, но в ответ на отречение Николая в его пользу подписал Манифест, согласно которому судьба монархии и судьба России вверялась воле русского народа, выраженной через всенародно выбранное Учредительное Собрание. Объединение членов Дома Романовых признает Манифест Михаила последним законным актом империи. Это и прямой пролог к нынешней Конституции, где записано право народа определять форму правления и делать это через всенародное голосование.
А что советуете почитать на эту тему?
Начиная с 1990-х, накопилась уже целая дюжина серьезных исследований. Назову две лучших книги. Одна называется «Икона Великого Князя». Автор Митрофан Баданин, бывший кавторанг Северного флота, а теперь епископ Североморский и Умбский, родился в бывшем дворце Михаила в Петербурге и сохранил семейные предания о Михаиле, которые читаются как житие святого. Другая книга, англичанина Дональда Крофорда, так и называется The Last Tsar: Emperor Michael II.
Больше информации найдете на сайте Виртуальный музей Михаила Романова в Перми.
Фонд “S.E.A.R.C.H” потомка русских белоэмигрантов Петра Сарандинаки, живущего в США, любезно помогает пермякам разыскивать останки Михаила и Джонсона – правда, пока безуспешно.
Что вы делали в Перми в сентябре?
Пермский край связан не только с концом династии Романовых, но и ее началом. Уже несколько лет в сентябре проводятся дни памяти Михаила Никитича Романова, дяди первого царя из рода Романовых. В 1601 году он был сослан царем Борисом Годуновым в Ныроб, Чердынского уезда, куда был привезен зимой этого года и заточен в земляную яму. От голода и холода весной 1602 года скончался. Прозван в народе «ныробским мучеником».
После Ныроба я попал на службу в церкви Рождества Богородицы в Перми. На 80% храм был разрушен. Теперь восстановлен. Первая полная служба за 100 лет! Потом попал на замечательный концерт русской народной песни в Первой Православной классической гимназии. Когда-то ее попечителями были обер-прокурор Священного Синода Константин Петрович Победоносцев и Св. Иоанн Кронштадтский.
Меня дважды пригласили выступить с презентацией моей книги Solzhenitsyn and Dostoevsky: A Study in the Polyphonic Novel, изданной в Америке в 1979 году и вышедшей теперь на русском под названием «Солженицын и Достоевский: искусство полифонического романа». Сначала меня пригласили в Библиотеку Духовного Возрождения, а потом – в книжный магазин «Славянофил». Мне было отрадно общаться с пермяками, тем более что я дружил и переписывался с Александром Исаевичем. Он специально пригласил мою сестру и ее мужа к себе в гостиницу в Перми, где остановился во время своего триумфального возвращения в Россию в 1994 году.
В своей книге «Достоевский и Солженицын: искусство полифонического романа» вы исследуете внутреннюю связь произведений Солженицына и Достоевского. Почему не Льва Толстого, как считают некоторые литературные критики?
Сходство с Толстым есть, но оно поверхностно. Связь Солженицына с Достоевским более глубокая, потому и не бросается в глаза. Мне кажется, что соотечественники Солженицына до сих пор недооценивают всемирного значения его творчества. Многие в СССР сразу же полюбили его за «Один день Ивана Денисовича» и ряд рассказов, напечатанных в журнале «Новый мир» до его изгнания из СССР в 1974 году. Но его романное творчество, за которое он получил Нобелевскую премию в 1970 году, оставалось практически неизвестным. Только с приходом гласности его книги стали доступными на родине. Однако в 1990-х страну захлестнуло цунами житейских проблем, и россиянам было не до Солженицына.
На Западе же сенсация опального автора продолжалась несколько лет и произвела колоссальный эффект. Его романы «Раковый корпус» и «В круге первом» стали бестселлерами во многих странах. О них были написаны сотни рецензий и десятки книг. По ним снимались фильмы и ставились пьесы. Не думаю, что это была чисто политическая сенсация. И до, и после Солженицына были перебежчики и диссиденты, которые смело и правдиво описывали советскую систему. Но никому не удалось завоевать так много сердец и умов, как Солженицыну. Впервые русскому человеку удалось убедить значительную часть просоветской западной интеллектуальной элиты в том, что сама советская система порочна и нежизненна. Солженицыну удалось сделать это благодаря искусству, в основе которого лежит многоголосость (полифония) его героев.
В чем же заключается сходство с Достоевским и многоголосость романов Солженицына?
Солженицын намекнул на сходство с Достоевским в интервью со словацким журналистом Павелом Личко в 1967 году, когда назвал свой «любимый жанр» и «метод» полифоническим. Он воспользовался понятием Михаила Бахтина, которое тот применил к «полифонической поэтике» Достоевского. Это понятие имело широкое хождение среди советских литературоведов после «реабилитации» в 1963 году книги Бахтина о Достоевском, изданной в1929-м. Солженицын сказал, что уже применил этот метод к двум романам и собирается применить к третьему, то есть к «Августу четырнадцатого», и тем самым придал полифонии исключительное значение для понимания своего творчества.
Но в какой мере он смог использовать полифонический метод в своей работе? Чтобы ответить на этот вопрос, я внимательно изучил три главных романа Солженицына «В круге первом», «Раковый корпус» и «Август четырнадцатого». Первые два были закончены в 1964 и 1967 гг. Солженицын надеялся, что они будут опубликованы в СССР. Но этого не случилось, и они стали распространяться методом самиздата. Оттуда попали на Запад, где были опубликованы в 1968 году на русском и в переводах. Именно за эти два романа Солженицын получил Нобелевскую премию в 1970 году. Моей целью было выявить элементы, присущие полифонии вообще, и проследить сходство с романами Достоевского в структуре и трактовке героев.
Полифонический замысел романа «В круге первом» состоит в том, чтобы показать советские реалии с нескольких интеллектуальных позиций. Герои Солженицына отличаются воплощенными в них разными жизненными позициями. Среди заключенных – филолог Лев Рубин, все еще исповедующий коммунизм, инженер-«сверхчеловек» Дмитрий Сологдин, христоподобный «ученик Сократа» Глеб Нержин, дипломат Иннокентий Володин, предупредивший ученого Доброумова не делиться своими изобретениями с «западными агентами» и за это обреченный стать новым узником шарашки. И это только несколько из двадцати-тридцати узников шарашки, каждый из которых мог бы претендовать на звание главного героя в обыкновенном одноголосом романе. Хотя Нержин ближе всех Солженицыну биографически, автор выражает свое базовое мировоззрение не через одного героя, а через систему образов. Все они – узники ГУЛАГа, но условия шарашки, то есть тюрьмы для ученых и инженеров, заключенных для выполнения важных государственных проектов, дают им больше свободы для обсуждения проблем советского общества, чем «свободным», но запуганным гражданам.
Некоторые американские рецензенты решили, что главный герой романа – филолог Лев Рубин, ибо именно ему автор приписывает концепцию шарашки, как Первого, самого легкого, круга Дантовского Ада. Так сильны были иллюзии части американской интеллигенции насчет «прогрессивности» советской системы, что рецензентам хотелось видеть в Солженицыне Рубина, «коммуниста с человеческим лицом». Автор романа как бы отвечает им: нет, в СССР нет и не может быть свободы мысли даже для независимых и совестливых коммунистов, как Рубин, ибо ее лучшие сыны, как русские мальчики у Достоевского, готовы отдать жизнь за идею, но могут выражать свои мысли относительно свободно (стукачи были и на шарашке!) только за колючей проволокой. Это касалось также и коммунистов-идеалистов, коль скоро они отказывались от монолога (одноголосья) официального марксизма-ленинизма. Западный читатель начинал понимать, что в то время как во внешней политике советские вожди ратовали за мирное сосуществование разных идеологий, у себя дома они не хотели сосуществовать даже со своими соотечественниками, коль скоро у тех возникали малейшие сомнения насчет основ советского государства.
Ведь почему в 1991 году развал СССР произошел так нелепо и такой огромной ценой для миллионов советских граждан? Не потому ли, что даже и через 40 лет после шарашек «первого круга» советские вожди так и не сумели снять с себя вериги идеологического догматизма, марксистско-ленинской схоластики? Слишком поздно вспомнили они о целительной силе гласности, многоголосья, полифонии – не только в литературе, но и в повседневной жизни.
На Западе же Солженицын пробудил более скептическое отношение к советской системе, более отзывчивое отношение к советским диссидентам и перебежчикам, более внимательное отношение к нарушению элементарных прав в СССР. Во Франции, например, где традиционно влияние коммунистов было очень велико, большинство членов коммунистической партии при опросе признали правдивость солженицынского описания ГУЛАГа.
Не могли бы вы дать пример не методологического, а идейного сходства Солженицына с Достоевским?
Чтобы ответить на вопрос, надо учесть, что Солженицын распространяет полифонический метод даже на заведомо отрицательных героев. И всегда изображает их как бы изнутри их собственного самосознания. Так, «В круге первом» он изображает Сталина погруженным в размышления накануне своего 70-летия. Он хотел бы дожить до 90 лет, но не в свое удовольствие, а чтобы облагодетельствовать человечество. Страдальческое самосознание Сталина сближает его с другим девяностолетним «страдальцем за человечество» – Великим Инквизитором Достоевского.
Сталин разделяет с Великим Инквизитором ряд черт. Тот сочетал в себе недоверие к «слабой, порочной, бессловесной и непослушной» и «всегда подлой» расе людей со стремлением стать ее благодетелем. Сталин тоже убежден, что, хотя «недовольные … всегда были и будут», никто не сможет противостоять его «железной воле», поскольку «их гнев недолговечен, воля нестойка, память слаба – и они всегда будут рады отдаться победителю». Презирая людей, он не доверяет им, ибо «недоверие было его мировоззрением». Однако себя он считает призванным исполнить коммунистический обет земного рая: «Одному ему известным путем привести человечество к счастью и ткнуть его мордой в счастье, как слепого щенка в молоко – на! пей!»
«Благодетель» у Достоевского тоже «знал путь, по которому вести человечество к счастью». Будучи низкого мнения о людях, он считал, что они с радостью отдадут свою свободу за «хлеб земной». Солженицын не упоминает ни Великого Инквизитора, ни хлебов. Но сталинские посулы молока не выдают ли того же самого искушения, которым сатана испытывал Иисуса в пустыне? Если у Достоевского сатана говорил устами Великого Инквизитора, не говорит ли он теперь устами Сталина?
Получается, что даже говоря о литературе, мы так или иначе соприкасаемся с политикой? Так ли это на Западе?
Думаю, такая взаимосвязь универсальна, хотя более характерна для России. Это особенно очевидно для таких авторов, как Достоевский, который стоял на эшафоте за свою революционную деятельность, но отделался каторгой, и Солженицына, храброго фронтового капитана, попавшего на ГУЛАГ за критику Сталина в частном письме в 1944 году. На Западе литература в основном развлекательная, но если автор пишет не сиюминутное, а ищет правду под знаком вечности, sub specie aeternitatis, то это всегда геройский поступок, где бы автор ни жил. Просто на Западе раньше, чем в России, произошла специализация на философию, богословие, науку, экономику, беллетристику и серьезную литературу. А для россиян литература остается главным способом познания мира и общения с себе подобными, ибо ей более присуще цельное, а не партикулярное знание. Поэтому можно сказать, что главное противостояние XX века было между русской литературой и марксистской макулатурой, которая держалась на государственном бюджете СССР и имела интеллектуальную и финансовую подпитку на Западе.
Когда я учился в средней школе в Перми, у нас Достоевского вообще не было в программе. Только попав на Запад, я убедился, как высоко стоит его имя. Не раз американские студенты мне признавались, что чтение Достоевского уберегло их от революционных взглядов. Получился неадекватный культурный обмен с Западом: Достоевского променяли на Маркса; своего доморощенного христианского идеалиста – на западного «ученого»-материалиста.
Приближается роковое столетие. Раздаются голоса, призывающие к примирению. Что, на ваш взгляд, необходимо для примирения России?
Согласен, что примирение востребовано и отчасти уже состоялось. Но к столетию роковой революции нужны новые решительные шаги, чтобы примирение было искренним, полным, объединительным и целительным для страны, пережившей колоссальную трагедию в прошлом столетии. Почему я говорю, что примирение отчасти уже произошло? Да потому, что коммунистическая партия так быстро оставила свои командные высоты, не оказала никакого сопротивления при развале СССР и просто сдалась на милость победителя, что и примиряться-то не с кем было.
Вот тут-то и возникла, однако, проблема, которая и до сих пор не решена: в вакуум власти после ухода КПСС проникли люди, которым безразлична не только судьба коммунизма, но и судьба России как единого государственного организма. Это привело к разграблению страны, созданию олигархической экономики, обнищанию населения и к социальному неравенству под стать тому, какое было в России до 1917 года. За это КПСС, которая в 1991 году имела все рычаги власти, включая КГБ и армию, несет ответственность перед историей. Ибо спрашивается: за что боролись 73 года, убивали друг друга миллионами в гражданской войне, мутили «пролетариев всех стран» и колониальные народы, посылали им оружие, чтобы те боролись за социальное равенство? А сами остались у разбитого корыта.
Все-таки думаю, что Борис Ельцин правильно сделал, что разрешил легальное существование КПРФ. По крайней мере, теперь есть с кого спросить и с кем мириться, тем более, что КПРФ все еще исходит из марксистско-ленинского учения, но, слава Богу, больше не настаивает ни на «диктатуре пролетариата», ни на «всемирной революции», а то партию можно было бы и запретить как экстремистскую организацию.
В Православной стране трудно представить примирение без покаяния и, как следствие, преображения человека.
Так случилось, что я был свидетелем событий, которым суждено было открыть путь к преобразованию и даже преображению России. В августе 1991 года я был приглашен в СССР в числе более 400 делегатов из всех уголков диаспоры на Первый конгресс соотечественников, организованный Верховным Советом РСФСР. Как член правления Конгресса русских американцев, я входил в делегацию из США.
Утром 19 августа мы отправились из гостиницы «Россия» на освящение Конгресса в Успенском соборе в Кремле. При переходе через Красную площадь заметили огромное скопление бронетранспортеров и ажиотаж среди военных и скопившихся толп народа. Это было начало путча. Тем не менее Патриарх Алексий II нас тепло приветствовал в храме, посвятив свою проповедь Празднику Преображения. Это был первый шаг к примирению русских после окончания братоубийственной гражданской войны.
Через пару дней, после подавления путча, перед нами выступил сам Ельцин. Он обрадовал нас, сообщив, что национальный трехцветный флаг заменит красный, и заверил, что падение коммунистического режима не приведет к развалу Великой России. После окончания его речи многие «белые» эмигранты выходили к микрофону поблагодарить его за патриотическую речь. К микрофону я не успел, но подбежал к сцене, вскарабкался поближе к трибуне, подошел к группе людей вокруг Ельцина и вручил ему свою новую книгу Russia Beyond Communism: A Chronicle of National Rebirth, которая только что вышла в США. «Мы с Вами, Борис Николаевич, почти земляки: я родом из Перми, а Вы родились в городе Березники Пермского края. Сейчас я волей судьбы живу в США, но о России не забываю. И даже написал книгу, которая содержит сценарий, похожий на то, что произошло здесь в последние дни», – сказал я Ельцину. Он внимательно выслушал меня, широко улыбнулся, тепло пожал мне руку, и на этом мы расстались. В 2014 году я опубликовал русский перевод этой книги – «Новая Россия: от коммунизма к национальному возрождению».
Процессу преображения России был дан толчок, и он пошел, сначала медленно и кривобоко при Ельцине, потом более уверенно, но с одышкой и с оглядкой, при Путине.
В 1988 году, когда я работал над этой книгой, посвященной, кстати, 1000-летию христианства на Руси, советским военнослужащим запрещалось носить нательный крест, тем более читать Новый или Ветхий Заветы. Теперь тысячи церквей, разрушенных и оскверненных в СССР, восстановлены. Сотни новых храмов строятся каждый год. Министр обороны России генерал Сергей Шойгу не выходит на Красную площадь, не перекрестившись публично. Президента Владимира Путина часто видят в церкви молящимся перед иконой. Он также обращался к мусульманам в мечетях и к иудеям в синагогах. Этот колоссальный тектонический сдвиг в мире произошел за последние 25 лет, и только духовные слепцы могут его не заметить.
Но для того чтобы сделать этот обнадеживающий процесс необратимым, чтобы поднять авторитет России на карте мира, нужно общенациональное покаяние и примирение. По Конституции Россия – светское государство, включающее разные народы и конфессии. Поэтому надо искать примирения всех со всеми: «белых» и «красных», коммунистов и либералов, христиан разных конфессий с мусульманами и иудеями, богатых с бедными, русских со всеми этническими меньшинствами и с соседями. На Украине поиск компромисса и примирения еще более необходим, но издалека кажется, что большевистский менталитет «кто кого» еще далеко не изжит, хотя и выступает под совсем другими лозунгами.
Настоящего примирения и тем более преображения не произойдет, пока мы не узнаем всю правду о том, как Россия в 1917 году попала буквально в ЗАПАДню, то есть поддалась на соблазн радикальной западной утопии марксизма-ленинизма. На это утопическое искушение не поддалась ни одна из западных стран. У нас же 73 года борьбы за утопию перевернули тысячелетние христианские устои Российского государства. Если мы не найдем полной правды, как и почему это произошло, мы оставим нашим потомкам страну, начиненную – по выражению Владимира Путина – хорошо замаскированными минами замедленного действия.
