«Русская мысль» продолжает публикацию отрывков из новой книги Алисы Даншох
Глава III
Post scriptum из XXI века
Эта небольшая глава – комментарии к бабушкиным письмам. В них краткая информация о людях, чьи имена и фамилии Вера Алексеевна упоминает в посланиях к сыну. Со многими из них я встречалась в своем счастливом детстве. Слышала я и о тех, кто погиб в блокадном Ленинграде, о тех, кто не вернулся с войны.
До момента призыва в армию с первого курса Московского архитектурного института папа прожил в столице 14 лет из своих 19. В МАРХИ новыми крепкими связями он обзавестись не успел. Вот и получалось, что все друзья жили во дворе дома №8 по Серебряному переулку – Юра Степаненко, Колька Бахтиаров, Верка Парамонова, Роза и Юнька и, конечно, первая папина любовь – Аська. Ее имя чаще других встречается в бабушкиных письмах.
Аська, или Анна Аркадьевна Клячкина
Аська, или Анна Аркадьевна Клячкина, – первая папина любовь и верный друг до конца его жизни. Они были детьми арбатского двора. Когда-то ее семья занимала весь первый этаж дворового флигеля, но в результате постреволюционных уплотнений в их распоряжении остались большая комната и два помещения типа «каморка».
В печально знаменитом 37-м году Асиных родителей арестовали и расстреляли. Чтобы не попасть в детский дом, пятнадцатилетняя Анна с младшей сестрой какое-то время жили в деревне, пока их не нашла сестра матери, приехавшая из Барнаула и оформившая опеку над племянницами.
Статус дочери «врагов народа», с одной стороны, послужил поводом к расторжению помолвки с моим отцом, а с другой – спас девушку от смерти. Анна закончила в 1943 году школу радисток, и ее должны были вместе с другими девушками забросить в немецкий тыл. Накануне операции Асю из-за скрытого ею позорного факта биографии отстранили от участия, а позже стало известно, что все радистки погибли – они были схвачены и расстреляны.
Роман с отцом, его фронтовые письма очень сблизили Асю с бабушкой и дедушкой, фактически она стала их приемной дочерью, о чем никогда не забывала. Она мне рассказывала, как обед, полагавшийся деду по службе, они делили на троих, разбавляя суп водой и добавляя в гарнир овощей из бабушкиного дачного урожая.
Ася на всю жизнь запомнила поздний вечер пятьдесят второго года, когда ее, возвращавшуюся из гостей, во дворе поджидала бабушка. Вера Алексеевна предупредила Анну, что ею интересовались органы: приходил человек и расспрашивал соседей. Поводом к столь пристальному вниманию КГБ послужил визит иностранной дамы, передавшей Асе письмо от родственников, эмигрировавших во Францию после революции. Бабушка напомнила Асе о гибели родителей и просила ее быть осторожнее, отказаться от опасных контактов. Бабушка сказала, что взялась добровольно следить за ней и если что, то немедленно сообщать куда следует и кому следует. «Я лучше, чем «доброжелатель», который донесет невесть что», – добавила Вера Алексеевна.
Разумная Ася на продолжение «опасных связей» не пошла, и воссоединение с парижскими тетушками отодвинулось почти на двадцать лет.
Юра Степаненко
Ближайший друг папы Юра Степаненко жил в мезонине того же дома №8 в Серебряном переулке. Вместе они предавались литературным и театральным занятиям, писали драмы в стихах, исключительно исторические и костюмные, которые немедленно играли с привлечением друзей и взрослых родственников. Друзья выпускали альманах и к датам – стенгазеты.
Юра, как и папа, был единственным сыном в семье, мама и тетушка его опекали. Он рос восторженным и романтичным, был многословен и влюбчив, очень страдал от юношеских прыщей, мечтал стать поэтом. Погиб в декабре 41-го года – вероятно, в своем первом бою.
Его маму, Елену Мечеславовну, во дворе прозвали Дамой с собачкой – из-за шляпы, песцовой горжетки и белого шпица, которого она выводила на прогулку вместо покинувшего ее мужа. По словам бабушки, Елена Мечеславовна тяжело переживала уход супруга, обеспечивавшего ей высокое положение во дворе и безбедное существование в мезонине.
Я хорошо помню наши с дедушкой визиты к сестрам Мечеславовнам, главным образом потому, что на их желто-оранжевом абажуре жил огромный жук, менявший дислокацию от посещения к посещению. Лет пять я пребывала в уверенности, что насекомое живое, пока не потрогала его, преодолев панический страх. Искусная резьба по камню могла ввести в заблуждение не только маленькую девочку.
Вера Васильевна Бельцова
Мечеславовны занимали в мезонине две смежные комнаты, а третья принадлежала актрисе Вере Васильевне Бельцовой. До войны она вместе с сестрой Надеждой служила в музыкальном театре, выступая под псевдонимом Мурзей.
Мне очень нравилось бывать у нее в гостях: я попадала в необыкновенную страну, где в огромном количестве обитали диковинные вещи – веера, страусовые перья, «духи в граненом хрустале», «щетки тридцати родов и для ногтей и для зубов», старые фотографии и афиши, козетка с яркими подушками, прикрывавшими потертую обивку. Стояла там немыслимой красоты китайская ширма с цветами и лакированным черным деревом, за ней скрывалась пышно взбитая кровать с металлическими шишечками по углам. Обеденного стола не было, зато на пути встречались небольшие предметы мебели – пуфики, столики, подставка для цветов, этажерка, и на всех горизонтальных поверхностях паслись разнообразные безделушки. Каждый мой визит в мезонин обходился Вере Васильевне в какую-нибудь «бибело». Расставалась она с ними легко.
Протягивая подарок, говорила низким, хорошо поставленным голосом: «Возьми это, деточка, на память». Ее знаки внимания доставляли мне неимоверную радость, и, спустившись на первый этаж, они занимали почетное место на полочке в моей светелке.
* * *
Думая сегодня о знакомых бабушки и дедушки, я прихожу к выводу, что факт рождения или проживания в Саратовской или Пензенской губернии способствовал возникновению прочных дружеских связей. Эти места подарили моей семье Ольгу Георгиевну Богомолец, Софью Константиновну Островскую-Цеге, Людмилу Павловну Милицину, Веру Николаевну Щуко, Михаила Александровича Зенкевича. Имена этих людей встречаются в письмах бабушки отцу на фронт. Многих из них застала и я.
Софья Константиновна Островская-Цеге
Наверное, Софья Константиновна была самой прочной и длительной связью семьи с прошлым. Ее отец был преуспевающим и благонадежным подданным Российской империи, имел немецкие корни и дом в Пензе. Позже он переехал с семьей в Саратов, а оттуда в Москву. Мама Софьи Константиновны прекрасно музицировала, увлекалась поэзией и собирала в доме талантливую молодежь всех литературных направлений, особенно футуристов. На ее вечерах можно было встретить Владимира Маяковского, Василия Каменского, которого многие критики считали талантливее «трагического тенора эпохи», бывали Михаил Кузмин и Максимилиан Волошин.
Василий Каменский усиленно обхаживал юную Соню Цеге и дважды безрезультатно к ней сватался. Отвергнув поэта, Соня трижды не очень удачно связывала себя узами Гименея. Первый муж пал жертвой репрессий, второй, по прозвищу Косточка, как-то затерялся, а третий, одарив Соню сыном Марком, ушел к другой, правда не лишая мать своего ребенка материальной поддержки.
Но не только матримониальные неприятности сопровождали жизнь Софьи Константиновны. Ни одно вирусное заболевание не могло спокойно пройти мимо нее. Переломы различных частей тела ее просто обожали, радикулит частенько навещал, печень вечно шалила. Обо всем, что с ней происходило, Соня рассказывала с неизменным чувством юмора, сильно не жаловалась, всегда пребывала в перманенте, при маникюре и не расставалась с запахом французских духов. Соня царственно вышагивала, проплывая Царевной Лебедем по Серебряному переулку, а после гибели правобережной арбатской империи – по Большой Бронной. Мужчины провожали ее взглядом, особенно те, кто ростом был ниже ее 175 сантиметров. Софья Константиновна частенько сиживала на Тверском бульваре в элегантном, побитом молью пальто времен позднего арт-деко, притягивая к себе мелких мотыльков в мужском обличье. Бульварное внимание хоть и льстило ей, но его было недостаточно, и Соня, как и в прежние счастливые староарбатские времена, частенько появлялась у нас, теперь уже не в Серебряном переулке, а в Большом Афанасьевском. В нашем доме она подпитывалась тем, чего ей так не хватало, – семейным теплом, доброжелательностью, чашкой чая, тарелкой супа и веселым общением.
На борьбу с неприятностями, на перманент и на духи Соня зарабатывала нелегальной деятельностью надомного косметолога. Она изготовляла чудодейственный крем для любого типа кожи на спермацете и с натуральной отдушкой, а также очищающий лосьон из правильно разбавленного коньяка.
Несколько раз в году, по случаю праздников, Софья Константиновна дарила свою продукцию членам нашей семьи, сопровождая подношения стишками. На день Михаила Архангела дедушка получил лосьон со словами:
Для укрепленья шевелюры,
Для мощности мускулатуры,
Для мест интимных, нужных, всех –
Чтоб в жизни полный был успех!
Прелестней чем-то для меня…
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Софья Константиновна Островская-Цеге и бабушка (конец 1930-х гг.)
Людмила Павловна Милицина
Милицина Людмила Павловна подарила дедушке небольшую фотографию, на обратной стороне которой написала, что она «и Мария Яковлевна Юргенсон – две учительницы-мучительницы общеобразовательной школы, которые мучили бедного Мишу Малышева с 1906 по 1912 год».
Шестилетние мучения дедушки пришлись на его переходный возраст и не отвратили юношу от иностранного языка. Более того, испытывая благодарность, он сохранил привязанность к своей «училке» на всю жизнь, что безусловно свидетельствует в пользу будущего профессора советской дипакадемии и автора учебника по французскому языку Милициной Людмилы Павловны.
Академик Александр Александрович Богомолец и его домочадцы
Исследователи жизни академика Богомольца делят ее на три этапа.
Первый – саратовский, когда молодой, талантливый и уже женатый профессор возглавлял кафедру в местном университете, а также познакомился с моими бабушкой и дедушкой.
Второй – московский, когда Александра Александровича призвали в столицу и дали отличную квартиру на Сивцевом Вражке. В Москве он сделал много важнейших открытий в различных областях медицины, получил звание академика и продолжил поддерживать дружеские отношения с моими родственниками.
Третий – киевский, когда признанному ученому поручили создание Украинской Академии наук и откуда он уехал в эвакуацию в Уфу. Из этого города его жена Ольга Георгиевна вела переписку с моей бабушкой. Позже Александр Александрович вернулся в Киев, а она в Москву, где в их квартире основала Кошко-Девичий монастырь.
Как и небезызвестный сказочный теремок, он давал приют нуждавшимся в крыше над головой. В нем, кроме огромного количества кошек, жили две Елены – Большая (подруга детства основательницы, замечательный человек и врач) и Маленькая (дочь племянника Ольги Георгиевны, рано осиротевшая и удочеренная Богомольцами). Жили две Катерины – преданная домработница Катя Ракогон и сиротка Катюша из блокадного Ленинграда, прибившаяся к семье Богомольцев в Уфе. Гостеприимством также пользовались два дальних родственника мужского пола – Димочка Лазурский и похожий на Кащея Бессмертного Гавриил Гавриилович Владимиров. Последние годы жизни Ольга Георгиевна тяжело болела, и бабушка с дедушкой часто ее навещали. Семейные традиции Богомольцев продолжались и после ее смерти. Друзья собирались на Рождество, а перед Пасхой непременно приходили красить яйца в гостеприимной квартире на Сивцевом Вражке.
Михаил Александрович Зенкевич
На одном из подаренных сборников стихов поэта и переводчика Михаила Александровича Зенкевича я нашла автограф, свидетельствующий о том, что, пройдя «сквозь грозы лет», настоящие дружеские отношения выдерживают любые испытания.
Георгий Щуко
По детским воспоминаниям, фамилия Щуко у меня твердо ассоциировалась с известными советскими архитекторами, жившими в Ленинграде. Старший, Владимир Щуко, являлся крестным отцом так называемого «сталинского стиля» и в конце 1920-х годов переехал в Москву.
Его сын Георгий во всем помогал папе, отбыл в столицу в начале тридцатых, а после войны строил в Киеве Крещатик, успешно восстанавливал Орел и спроектировал главный павильон на ВДНХ.
В нашем семейном архиве нашлась фотография далеких тридцатых, запечатлевшая где-то «на югах» высокого, импозантного Георгия Щуко в окружении трех дам, одна из которых его жена – Вера Николаевна, другая – тоже Вера, моя бабушка, а третья – просто незнакомка. Не успела я нарадоваться находке иллюстративного материала, как вдруг появились сомнения. Если Георгий Щуко переехал вслед за папой в Москву, то как он оказался в блокадном Ленинграде?
Дядюшка Гугл на мой вопрос ответить не смог, лишь сказал, что единственной постройкой архитектора в Питере был стадион на Крестовском острове, законченный в 1931 году. Сведений по погибшим и выжившим блокадникам Всемирная паутина не дала. Допросы моих мачехи и тетки Марины, как и я навещавших Веру Николаевну Щуко в огромной питерской квартире на Большой Конюшенной, ситуации не только не прояснили, но еще больше запутали. А кем приходилась Вере Николаевне проживавшая с ней прелестная Ольга Ивановна – изящная скромная седовласая дама, чистейшее воплощение образа дореволюционной петербурженки?
Внутрисемейное расследование зашло в тупик, и вдруг я вспомнила, что много лет назад попросила бабушкиного кузена Андрея Аркадьевича Аксенова доверить свои воспоминания о былом магнитофонной ленте. Запись сохранилась, была прослушана, и из нее последовало, что блокадный Георгий Щуко по отцу был не Владимировичем, а Антоновичем и занимался не архитектурой, а медициной.
Во время войны он работал врачом в госпитале вместе со своей супругой Верой Николаевной, родившейся, жившей и учившейся в Саратове. Записи поведали и об Ольге Ивановне. Она была не только соседкой по квартире, но и близкой и верной подругой Веры Щуко, с которой они вместе пережили блокаду и потерю любимого обеими Георгия.
* * *
Переехав в Москву, бабушка в родной Саратов больше не возвращалась, но с родственниками связи никогда не прерывались – ни с любимой тетей Клавдией и ее семьей, ни с кузинами Таней Макуловой и Наташей Мертенс, ни с двоюродными братьями Мишей Гипси и Жоржем Степашкиным.
Клавдия Семеновна Степашкина-Аксенова
Клавдия Семеновна была младшей дочерью купца Семена Ивановича Степашкина и очень близким человеком для моей бабушки. Клавдия Семеновна вышла замуж в 1908 году, и в браке с Аркадием Серапионовичем у нее родилось трое детей – девочки-близнецы Мариамна и Ирина и сын Андрей. В начале тридцатых годов тетя Клавдия с семьей и ее сестра Агриппина, мать племянницы Верочки, перебрались в Клин и поселились в одном доме. Муж Агриппины Семеновны, мой прадедушка Алексей Алексеевич, умер в 1937 году, а прабабушка – в начале 1943 года. Я нашла письмо Агриппины Семеновны к дочери, в котором она обращалась к ней на «Вы» и просила материальной помощи. Бабушка эту и другую всяческую помощь оказывала, во время войны часто навещала мать и тетку, привозя деньги, продукты и становясь на несколько часов савраской для вывоза хвороста из леса.
Бабушка не только дружила со своим кузеном Андреем, но и была его крестной, что давало ей право наставлять его на путь истинный, указывать на ошибки и поругивать, если считала нужным. Двери ее дома всегда были для Андрея открыты, и она с гордостью следила за его успехами. Закончив геофак Московского университета, Андрей Аркадьевич после войны работал в Институте океанологии, много путешествовал, ходил на научных судах в экспедиции, защищал диссертации, писал книги, читал лекции, иногда светился в телевизоре и, прекрасно себя зарекомендовав, возглавил научное учреждение, в котором доблестно служил много лет на благо отечества и науки.
Андрей Аркадьевич был хорош собой, у женщин пользовался успехом и от трех жен родил четырех детей. Старшая дочь от первого брака Марина, прозванная в младенчестве Матрешкой, очень нежно и заботливо относилась к моей бабушке.
Однажды, чтобы не оставлять Веру Алексеевну на Новый год в одиночестве, Мариша с дочерью и сыном, только что демобилизовавшимся из армии, приехала к тетке, привезя в многочисленных сумках еду и кота с собакой.
Праздничная ночь прошла весело, а на ее исходе бабушка совершенно неожиданно получила чрезвычайно нужный и полезный подарок: Маринин сын Митя из отыскавшейся в сундуке тканюшки сшил своей очень многоюродной grande-mére ночную сорочку.
Купец Степашкин весьма щедро одарил многих из своих потомков рукодельно пошивочным геном. Он достался двум внучкам, правнучке, праправнучке и трем праправнукам, один из которых даже получил диплом модельера, закончив институт легкой промышленности. Он зарабатывал в трудные для страны и себя годы пошивом сумок и джинсов. Молодой человек подавал надежды, но все же сменил трудный креативный путь в моде на более легкую менеджерскую работу в сфере торговли одеждой.
