«Большая книга» о жизни в сибирском лагере и татарской деревне

0
VN:F [1.9.16_1159]
Rating: 0 (from 0 votes)

 

Автор: Наталья Кочеткова

 

 Гузель Яхина: «Я писала книгу о женщине, которая обретает себя»

 

 

Первым лауреатом литературной премии «Большая книга», опередив Виктора Пелевина и Дину Рубину по количеству набранных баллов, стала автор-дебютант Гузель Яхина. Ее роман «Зулейха открывает глаза» рассказывает о молодой татарской крестьянке, чью семью в начале 1930-х раскулачили большевики, мужа убили, а ее саму отправили в сибирский лагерь. Там она расстанется с большей частью своих представлений об устройстве мира и социума, научится метко стрелять и найдет что-то вроде семейного счастья. Во всяком случае, ее жизнь внезапно начнет зависеть от нее самой, а не от воли мужа, свекрови и духов природы. О том, как писался этот роман, рассказала его автор Гузель Яхина.

 

– Вы хорошо говорите по-татарски?

– До трех лет я говорила только по-татарски. Это мой родной язык. А уже позже, когда меня отдали в детский сад, в школу, начала говорить по-русски. Сейчас говорю по-татарски уже несколько хуже, чем раньше, но я выросла двуязычной. При этом у одних бабушки с дедушкой я говорила на деревенском татарском, а у других – на городском татарском. Разница не очень велика, но она есть.

 

– В чем она?

– В основном в лексике. Есть такие слова-маркеры, по которым вы можете понять, говорит человек на деревенском татарском или казанском. Скажем, есть два слова для обозначения ложки: «калак» и «кашык». «Кашык» – это больше деревенское слово, «калак» – городское. Или «яйцо»: есть «кукэй», а есть «йомырка». И по таким нюансам речь сельская и городская различаются.

 

– И татарские слова, которые встречаются в романе, относятся к деревенскому татарскому?

– Так и есть.

 

– Насколько эта лексика сейчас в ходу? Ведь в вашем романе есть еще и названия разных мифологических существ – домового, банника… Они, наверное, уже совсем вышли из употребления?

– Часть слов, конечно, уже устарела. Например, «чыбылдык». Это такие занавески, которые отгораживали мужскую часть избы от женской. Часть предметов просто ушла из обихода – например, длинные палки, на которые вешали полотенца в бане или клали текстильные предметы в доме, подушки, скажем. Они называются «киштэ». Их сейчас уже ни в каком доме не встретишь. Поэтому – да, довольно большая часть лексики устарела.

 

– Но вы помните время, когда эти слова и предметы встречались часто?

– Да, я ребенком много времени проводила у бабушки с дедушкой в деревенском доме. Это был дом в черте Казани, но совершенно деревенский. В нем велась спокойная сельская жизнь: собственный дом, баня, амбар – целое хозяйство, в котором были все эти предметы. Я вспоминала то, что видела и слышала в детстве, и описывала все это в романе. Поэтому дом, в котором в начале романа живет Зулейха, – это в какой-то мере тот дом, в котором выросли я и мои двоюродные братья и сестры.

 

– Насколько для вас как писателя было важно, чтобы в тексте присутствовали вкрапления татарских слов?

– Мне показалось это интересным. Хотелось добавить этого колорита татарской деревни еще и через слова, через лексику. К тому же это не мешает – читатель без труда понимает, о чем идет речь, смысл слова ясен из контекста. Хотя на всякий случай в романе есть словарик, в котором все слова переведены и объяснены.

 

Бабушка часто возила меня в деревню – исконную, настоящую татарскую деревню. И жизнь там практически ничем не отличалась от того деревенского райончика Казани, в котором жили мы. Бабушка с дедушкой переехали в Казань в конце 1960-х. Они, разумеется, привезли с собой весь деревенский уклад. Они были сельскими учителями, но вели крестьянский образ жизни. И таким он и остался. Дом, который был ими куплен, они отстроили с большой любовью и в нем жили до недавнего времени, пока не умерли. Бабушки не стало пять лет назад, а дедушки – два года назад. Поэтому деревенская часть романа – это в какой-то мере мое детство. Я просто сгустила краски, сместила акценты.

 

– Этот дом сохранился?

– Да, в нем живет мой дядя.

 

– Если говорить о другой, лагерной, части романа – жизни Зулейхи в поселении на Ангаре, – то на какие тексты вы в первую очередь опирались, когда писали эти главы?

 

– Во второй части книги для меня была важна отсылка к тому таежному поселку, где в детстве жила моя бабушка. Ее выслали вместе с раскулаченными родителями на Ангару, когда ей было семь лет. Это был 1930 год. И она провела 16 лет в поселке, который назывался Пит-Городок. Поселок находился неподалеку от Аяхтинского золоторудного месторождения, там был комбинат. Поселок обслуживал этот комбинат.

 

Бабушка рассказывала о жизни этого поселка, и ее воспоминания мне хотелось передать. Не впрямую. Впрямую я взяла только два эпизода из ее жизни и вставила в роман без изменений. Первый – эпизод с гибелью баржи с переселенцами на Ангаре. Я знаю, что это был не единичный случай. Бабушка рассказывала, как их отправили сначала по Енисею, потом по Ангаре на двух баржах. Одна затонула. Бабушка с родителями были на другой барже. И они наблюдали, как тонет первая. Их баржа получила пробоину, и две недели люди просто сидели на берегу и ждали, пока эту пробоину залатают. Потом поплыли дальше. После выхода книги мне писали читатели и рассказывали точно такие же случаи из жизни своих бабушек и дедушек.

 

Второй эпизод – мою бабушку учил математике в поселковой школе профессор по своему собственному учебнику. По этому же учебнику учились все советские дети в то время.

 

Мне хотелось передать дух, который описывала бабушка. С одной стороны, жизнь в Пит-Городке была тяжелой и мрачной. Люди были угнетены, особенно в первые годы. Всего боялись. Даже докторов в лазарете, потому что ходил устойчивый слух, что докторам приказано отравить детей. И люди боялись лечиться. С другой стороны, чем дольше люди там жили, тем больше сближались. Бабушка уехала оттуда в 1946 году, но до конца жизни переписывалась с другими питчанами. Это была такая связь, которая крепче, чем родственные узы. Бабушка сама говорила, что питчане для нее дороже некоторых родных.

 

Я прочла много материалов – спасибо Сахаровскому центру, на сайте которого выложен огромный корпус воспоминаний раскулаченных, переселенных. Я читала диссертации, научные статьи.

 

– Жизнь переселенцев на Ангаре в вашей книге описана как робинзонада.

– Почти в каждом воспоминании спецпоселенцев есть один и тот же эпизод: их привезли, оставили, уехали. Люди оставались на голой земле в казахской степи или сибирской тайге и были вынуждены выживать. И я подумала, что выживание было, наверное, именно таким. В первую очередь справиться с природой, а уже потом решать все остальные проблемы.

 

– В «Зулейхе» есть отсылки к «Поднятой целине» Шолохова.

– Да, один из моих героев Денисов отсылает к Давыдову из «Поднятой целины». Я намеренно наделила его похожей внешностью и теми же словечками. Мне было интересно, как герой Шолохова будет себя вести в декорациях татарской деревни. Я хотела сделать таких отсылок еще больше, но потом поняла, что они утяжеляют текст.

 

Елена Сунгатова, «Казань»

Другие отсылки тоже есть, но их не очень много: к кинематографу, например. Я, когда писала роман, вдохновлялась кинолентами о коллективизации: «Земля» Довженко. «Бежин луг» Эйзенштейна – меня совершенно потряс сценарий Ржешевского, он такой мощный по энергетике, что даже страшный. Его нельзя прочесть за один присест. И у меня в романе есть отсылка к этому сценарию – эпизод с жеребенком и лошадью, которая везет телегу.

 

Еще мне очень нравится «Тихий Дон» Шолохова. Мне нравится текст романа и прекрасная экранизация Герасимова.

 

– А свежую экранизацию Урсуляка видели?

– Нет. Я люблю герасимовскую. Это настоящее живое кино. Не хуже оригинального текста романа.

 

– «Зулейха» ведь тоже поначалу писалась как сценарий?

– Да, полного метра, на 180 минут. Я писала его как учебную работу для Московской школы кино. Чтобы структурировать историю и из того хаоса, что творился у меня в голове, вылепить внятный сюжет. Я думала над романом два года, пыталась что-то писать, но получалось все время как-то слишком много всего. И этот сценарий мне очень помог. Когда сценарий был готов, я развернула его в текст романа. Какие-то сцены взяла полностью. Какие-то не легли – кинематограф не всегда конвертируется в прозу, это известно.

 

– Читатели на форумах с энтузиазмом предаются трактовке романа. Многие прочли книгу как гимн советскому феминизму.

– Я не отрицаю, это соответствовало исторической правде. У меня нет иллюзий относительно Сталина и его режима, но Советский Союз раскрепостил женщину. Наша страна была одной из первых, где женщина получила избирательное право.

 

– Но это эмансипация кровавой ценой: муж Зулейхи убит, хозяйство потеряно, сама она выслана в Сибирь, говорит на чужом ей русском языке.

– Раскулачивание и прочие события жизни Зулейхи – не цена ее эмансипации, а совершенно параллельные вещи. Эмансипация женщин в России шла быстрыми темпами в то время. Где Зулейха была бы больше счастлива: в родной деревне с мужем или в деревне спецпоселенцев в Сибири? Мне кажется, я отвечаю на этот вопрос в романе, и Зулейха находит свое счастье. Пусть горькое, но это счастье.

 

– Еще одна трактовка: в любовных отношениях татарки Зулейхи и русского коменданта поселка переселенцев Игнатова некоторые читатели увидели метафору отношений Татарстана с Россией.

– Я с большим интересом прислушиваюсь к мнениям читателей о моей книге, но такого смысла я в текст не закладывала. Я писала книгу о женщине, которая обретает себя. О преодолении языческого сознания. О любви. О том, что национальность – не самое главное в человеке. Когда ты находишься перед лицом смерти, все наносное (национальное, религиозное, социальное) с тебя слетает, и остается только человеческое. Есть мужчина и женщина. И они любят друг друга. А тема отношений России и Татарстана меня тут совсем не интересовала.

 

– Когда стало известно, что вы – первый лауреат премии «Большая книга» этого года, некоторые возмутились: «Как можно давать крупную премию дебютанту? А если Яхина – автор одного романа и больше ничего не напишет?» Вы собираетесь еще писать прозу? Или вас все же больше привлекает работа сценариста?

– Я писала с детства, с восьми лет, серьезно готовилась поступать во ВГИК, знала наизусть учебник монтажа и раскадровки «Ивана Грозного» Эйзенштейна. Писать для меня – это серьезно. У меня есть две истории, две идеи, которые я хотела бы превратить в романы. Надеюсь, все получится.

 

Источник: Lenta.ru

 

VN:F [1.9.16_1159]
Rating: 0 (from 0 votes)

Оставьте отзыв